Почему 9 мая раскололо Латвию 5

Поскольку официальные власти окончание Второй мировой войны отмечают 8 мая и к широкому празднованию 9 мая относятся с плохо скрываемым раздражением. Почему так по–разному эти даты воспринимаются русскими и латышами?

О этом мы поговорили с директором Центра исследования социальной памяти, профессором факультета коммуникаций ЛУ Витой Зелчей.

— Начнем с определения — что такое социальная память?

— В принципе, социальная память — это использование истории в нашей современной жизни. А исследованиями в этой сфере занимаются представители различных отраслей науки: историки, социологи, ученые, изучающие СМИ.

Социальная память может очень сильно мобилизовывать деятельность больших социальных групп. И ярче всего это проявилось в конце 1980–х, когда социальная память стала фактором восстановления независимости Латвии и распада СССР. Многие российские социологи — отмечают, что Советский Союз как идеологическое государство утратил смысл своего существования, когда при перестройке появились разоблачения преступлений сталинизма, критика внешней политики СССР.

— Но почему сегодня в Латвии память о событиях Второй мировой войны по–прежнему имеет такое огромное значение?

— Потому что Вторая мировая война по–прежнему играет огромную роль в самоидентификации жителей Латвии — с воевавшими на той или другой стороне, с судьбами репрессированных теми или другими. Значительная часть населения Латвии и их предки появились здесь при советской власти, когда государственность страны была ликвидирована. В их системе ценностей Вторая мировая война — триумф Советского Союза, венец исторического существования советско–русского народа. Десятилетиями советская идеология насаждала эти убеждения, нивелируя понимание того, что война — это трагедия. А для большинства жителей довоенной Латвии уничтожение латвийского государства — величайшая утрата, исток всех последующих трагедий.

В современной Латвии люди, предки которых в годы войны находились во враждующих лагерях, победителей и побежденных, живут в едином пространстве. А их исторические ценности существуют в параллельных пространствах.

— Может быть, просто есть нации, зацикленные на бедах и проблемах?

— Нет, люди похожи, и тут нет особых национальных ментальных отличий. Просто для латышского общества более характерно воспринимать войну как трагедию.

Если же мы говорим о России, то, например, российский социолог Борис Дубин отмечает, что администрация Путина взяла курс на героизацию Второй мировой войны и умалчивание утрат. То есть вместо памяти был выбран памятник. Это значит, что мы не пытаемся анализировать, а создаем красивое шоу — парады, награды, сериалы. И в русском информационном пространстве Латвии также происходит такое цементирование истории войны. И оно с одобрением встречается частью русского общества, потому что радоваться проще, чем думать, давать оценки и задавать вопросы.

— И все же: не многовато ли в латвийском календаре траурных дат?

— Это политика страуса — говорить, что траурных дат слишком много. Недавно на телеканале «Дождь» я видела прекрасное интервью с писателем Даниилом Граниным, он говорил о покаянии, которое в России так и не произошло. В Латвии много памятников, посвященных событиям Второй мировой войны, и во всех осталась агрессивность — как в памятнике в Пардаугаве. В них нет сожаления, они не дают понять, что война, амбиции власти, попытка отнять у другого территорию, собственность, приводит к уничтожению.

Каждая траурная лента на флаге говорит о преступлении, это напоминание о том, что так делать нельзя.

— Тогда надо быть последовательными и осудить и собственных коллаборационистов!

— Да, конечно. И в Латвии начался этот процесс. Вопрос о коллаборационистах поднимается и в произведениях искусства, и в академических сочинениях. Но пока эта тема недостаточно актуализирована в публичном пространстве.

— Как вы считаете, в Латвии когда–нибудь будет единая социальная память о войне?

— Думаю, что будет, но не при нашей жизни… Трагический баланс Второй мировой войны оказался для Латвии слишком велик. Советский режим и после войны, и все последующие годы делил бывших солдат на тех, кто воевал против советской власти, и тех, кто воевал за советскую власть. Не различая, был ли это собственный выбор человека или навязанный существующей властью поступок. И современная Россия по–прежнему не отказалась от политики деления людей.

И хотя Вторая мировая война закончилась более полувека назад, память о войне по–прежнему свежа. Она активно используется в политике, в борьбе за влияние на умы людей во время избирательных кампаний для дискредитации противника. Бывшая санитарка 43–й гвардейской стрелковой латышской дивизии Вера Кацена через несколько десятилетий после войны провидчески писала: «Война. Она будет жива еще долго и после того, как прогремел последний выстрел, после того, как будут заключены не одно перемирие и не один мир. Она будет жить даже тогда, когда умрет последний ее солдат. Вырастут новые поколения, дети войны станут дедушками и бабушками, а война будет жить. Война будет жить по обе стороны. Среди победивших и среди побежденных. Война не закончится с уходом нашего поколения, сколько бы ни довелось жить каждому из нас».