Наша история: 15 лет в заключении и «Неспетая песня» писателя Михаила Нарицы 3

Последние два года жизни писателя прошли в Латгалии, в Резекне, куда Михаил Александрович приехал к своему сыну Федору.

Известность Нарице как писателю принесла книга «Неспетая песня», изданная за рубежом. В связи с ней Михаил Александрович писал Хрущеву: «Никита Сергеевич, Вы не можете обвинить меня в клевете на советскую действительность – она у меня несколько облагорожена, да и задачей я ставил изобразить не столько истерзанное тело, сколько истерзанную душу».

Он писал правительству, что «нельзя одобрить ни одного поступка коммунистов ни в отношении внешней, ни в отношении внутренней политики». За смелость нужно платить, и Нарица платил:

1935 год – первый арест. Осужден на 5 лет по ст. 58 «Антисоветская пропаганда и агитация».
1936-1940 – Ухто-Ижемские лагеря.

1948 – семья выслана из Архангельска – «режимного» портового города.
1949 – второй арест. Дополнительное наказание без предъявления обвинения – пожизненная ссылка в Казахстан.
1957 – реабилитации по репрессиям, возвращение в Ленинград.

1961 – третий арест. Осужден по ст. 58 – «Антисоветская пропаганда и агитация». Принудительное «лечение» в тюремном сумасшедшем доме.
1961-1964 – Ленинградская специальная психиатрическая больница.

1967 – вынужденный переезд из Ленинграда в Елгаву
1975 – четвертый арест.
197-1976 - Рижская психиатрическая больница, Московский институт судебной психиатрии. Перевод в Рижский следственный изолятор.
1991 – переезд к сыну Федору в Резекне.
07.02.1993 г. – дата смерти. Похоронен на Резекненском городском кладбище.

Немного о себе

В 1996 году в Санкт-Петербурге был издан сборник произведений Нарицы, в котором был автобиографический рассказ с говорящим названием «О себе».

Вот несколько фрагментов из него: «Родился я в 1909 году в Витебской, ныне Псковской, области, в районе, пограничном с Латвией. Предки мои были выходцами из Латвии: прадед – немец, прабабушка – латышка, бабушка – полячка. Отец женился на русской. От матери я позаимствовал кое-что от ее здоровья и ее редкой моложавости. Но и отцовская порода не была слаба здоровьем: прадед умер в столетнем возрасте; дед отличался трудолюбием, но его доконали в тюрьме, куда его упрятали после «раскулачивания» – там он и умер, когда ему перевалило за семьдесят. Не известно, сколько бы прожил мой отец, если бы ему была оказана медицинская помощь, когда он заболел тифом.

Благодаря интернациональному происхождению мне совершенно не свойственна национальная ограниченность. По характеру я отличался впечатлительностью, был уступчив, но не в принципиальных вопросах. Работать начал очень рано, раньше других деревенских ребят, так как был старшим из детей в семье. В работе всегда был исполнительным, хотя и без работы не скучал. Читать начал рано, но под влиянием дрянных книжонок стал относиться к окружающему как к чему-то ненастоящему, потому что не было ни сражений, ни дуэлей, ни красивых поз и фраз.

…Вся эта книжная накипь исчезла из моей головы быстро, как только я стал регулярно учиться. Но эта накипь вскоре заменилась другой, которая держалась долго – в город я уехал уже комсомольцем. В 16 лет от сытой деревенской жизни и полноценной физической нагрузки я перешел к полуголодной диете и праздности, прикрытой суетой так называемой общественной работы. Три года я прожил в детском доме... Затем поспешил поступить в Художественный техникум в Ленинграде… Окончив техникум, тут же начал метаться в поисках возможности заработать на кусок хлеба. Поработал учителем, даже... чернорабочим.

Еще учась в техникуме, я подал заявление с просьбой исключить меня из комсомола. Мотивировка этого шага не была политической, хотя уже тогда было видно, что Сталин «наломает дров»... Мой выход из комсомола привлек внимание «всевидящего ока». Арестован я был осенью 1935 года. И как бы нарочно, для контраста, перед самым арестом я чувствовал себя необыкновенно счастливым: после очень трудного экзамена я был принят в Академию художеств. Я был женат, моему старшему сыну было уже два года. Счастлив за пятерых, доволен всем... Очень остро воспринял я это, воспринял как катастрофу, хотя 5 лет лишения свободы называлось в то время «детским сроком».

В 1937 году последовала новая волна массовых расправ. Мою жену с сыном и ее матерью выслали из Ленинграда в Архангельскую область, в захолустье, где даже работу найти было трудно. Ссыльных не принимали никуда, даже уборщицей в столовую: «Враги народа могут рабочих отравить!». Одно можно было делать – колоть метровой длины дрова для паровозов. Но для женщин труд этот был непосильным. Коллективное заявление ссыльных Верховному прокурору СССР не помогло. После этого последовали допросы, аресты и отправка в лагеря, и в первую очередь – тех, чьи мужья были осуждены на десять и более лет.

Меня освободили в срок, перед началом войны. В 1941-1943 годах был призван в армию. После операции по поводу язвы желудка был демобилизован…

Повторные аресты в 1949 году не обошли и меня… послали этапом на пожизненную ссылку в Казахстан. Семья переехала за мной добровольно.

После смерти Сталина я был освобожден от ссылки с обязательным регулярным посещением комендатуры, а затем полностью реабилитирован. Мы вернулись в Ленинград. Мне удалось добиться восстановления в Академии художеств. Первый год мы жили на две стипендии и на те деньги, которые успевали заработать вдвоем со старшим сыном Федором, тоже студентом. Я послал в Москву заявление с просьбой увеличить стипендию – отказали. В 1958 году старший сын окончил медицинский институт и уехал работать на Крайний Север. С тех пор он высылал нам деньги регулярно, что позволило мне заниматься в институте, почти не прирабатывая.

Когда я был уже на пятом курсе, меня вновь арестовали за опубликование на Западе романа «Неспетая песня», в котором я показал часть того, что испытал сам на собственной шкуре…

В конце 1967 года в надежде на более спокойную жизнь мы переехали из Ленинграда в Латвию – на родину моих предков. Но сбыться надеждам было не суждено...».