Латвийский экономист: «Кризис 2008–2009 годов нас остудил, но сейчас ситуация может быть гораздо хуже» 2

— Каково ваше видение нашей нынешней ситуации? Учитывая, что и как творится в Европе, в мире.

— Я анализировал эту ситуацию и понял, что есть несколько рамок, в которых мы должны говорить о нас с вами. Первая рамка (она очень серьезная) — историческая, в которой мы должны видеть все события. Причем историческая рамка даже не последних ста лет, а шире. Поскольку тут важно понимать, где мы находимся в плане стратегического, трансформационного исторического движения.

Эта историческая рамка задает не просто видение ситуации — вот у нас такое–то событие случилось в таком–то году, — а определенный исторический контекст.

Вторая очень серьезная рамка — это рамка культуры. Именно в этих двух рамках мы можем понять и фиксировать ситуацию нынешнего момента.

В ХХ веке очень точный политический социолог и сильный философ Карл Шмитт ("Номос Земли в праве народов jus publicum europaeum") обозначил две разные цивилизации: "цивилизацию моря" и "цивилизацию суши". Мне кажется, что это важный момент. Мы живем на пересечении двух цивилизаций: "цивилизации моря" в виде англосаксонской цивилизации и "цивилизации суши" — континентальной цивилизации.

"Цивилизация моря" все время захватывала другие страны, это цивилизация, в которой присутствовала и реализовывалась идея пиратов и захватчиков. Все колониальные системы — результат "цивилизации моря". У них отношение ко всем другим странам как к территориям, которые они потенциально могут захватить.

У "цивилизации суши" другая базовая идея — расширение Земли за счет идеи права и кооперации. В этом смысле евразийская цивилизация была ориентирована на систему больших расстояний и перемещение по территории суши. Эта цивилизация совсем другая.

— Мне это все представляется сложнее. Глобальный дуализм этих цивилизаций существует со времен Спарты и Афин.

— В Латвии в этом плане очень интересная ситуация. У нас был курляндский герцог Якоб. Который, по сути, был одним из представителей "цивилизации моря". У Латвии были колонии — Тринидад и Тобаго, Гана. И некоторый цивилизационный след остался.

А Рига — она имеет в себе несколько наслоений "цивилизации суши". Ганзейское наслоение, шведское наслоение, имперское — русское — наслоение… Потом — история войн. Первой мировой, Второй мировой… История Первой республики, сейчас — Второй республики. Советская история, которую мы тоже должны помнить. Точно так же, как мы, учитывая этот исторический контекст, должны помнить остзейских немцев, которые очень много здесь сделали.

Если эти пласты культуры и истории не учитывать, то получается, что все подчинено меркантильным, примитивным целям. И здесь я бы хотел сказать такую вещь: очень многие люди и в Латвии, в Риге, хотят они того или нет, обязательно находятся в этой инерции — инерции истории и инерции разных культур.

Пусть они борются за власть, пытаются что–то сделать, но они должны видеть себя в более широком — культурно–историческом — контексте. А если этот контекст отсутствует, то получается, что они действуют вне историчности, вне культурности — в пустоте.

— В ситуативном смысле я даю ХХ веку более грубую оценку: если ХIХ век у нас считался веком просвещения, то ХХ век я, следуя Сержу Московичи, считаю веком толпы.

— Вот смотрите… В Латвии, на мой взгляд, произошла катастрофическая ситуация: это разрушение оснований для местной элиты. Очень долго была советская элита, которая разрушила основание для элиты времен империи и Первой республики. Потом появилась элита тримды (trimda), которая очень жестко брала реванш над оставшейся советской элитой, но от элиты тримды практически ничего не осталось, кроме идеологических лозунгов о "латышской Латвии". Но элита — это те, кто думает о будущем и несет ответственность за это будущее. Кто сейчас в Латвии думает о будущем?

— Значит, мы народ без элиты?

— На мой взгляд, это очень серьезный вопрос. Потому что вся проблема Латвии — это слишком быстрая смена элиты с советской на латышскую, в этом смысле — мононациональную, и отсутствие того, что реально является демократией.

Что такое вообще демократия? Это не советский вариант демократического централизма, когда большинство подавляет меньшинство. Демократия — это как раз очень чуткое выслушивание меньшинства и учет интересов меньшинства. На этом основана идея европейской демократии.

А у нас складывается другая ситуация. Кто будет отвечать за создавшуюся обстановку? Извините, мы уже больше месяца без правительства. Лидеры, которые пришли к власти, — в общем–то, лидеры популизма. Это просто некая реакция на уже не работающую систему бюрократического управления.

Помните, в свое время я писал о ситуации "бюрократического провинциализма", который сложился в Латвии? Так вот сейчас ситуация в моем понимании гораздо хуже. Потому что остался бюрократический, но уже не только провинциализм, а непросвещенный и глупый бюрократический провинциализм. У бюрократии нет ни рамок истории, ни рамок культуры. Лишь исполнение своих нормативов. Неважно, с каким ресурсом, — даже нет понимания о реальных ресурсах страны.

Если смотреть отчеты, в Латвии больше, чем в других Балтийских странах, людей, занятых в системе государственного управления. Я понимаю, что это основной электорат. Но это люди, у которых нет идей, нет концепций… Они лишь исполняют то, что кем–то придумано.

— Нечто похожее сказал глава "Дзинтарса" Илья Герчиков. Мол, у нас в экономике не коллапс, не банкротство — мы просто стали паразитами…

— Да! А если мы на это посмотрим в рамках истории и культуры, то что это такое? Это самое страшное — это раковая опухоль! У бюрократов осталась только одна цель — съесть ту кормовую базу, на которой они выживают. А дальше что? Дальше ничего! И здесь мы либо будем выполнять… уже выполняем… требования по наращиванию национального долга, чтобы содержать разросшийся аппарат чиновников, либо мы должны существенно изменить всю структуру управления страной.

Я думаю, что как раз нынешняя ситуация поставит нас перед очень жестким выбором. Страна, которая сложилась сейчас, не соответствует ни современности, ни тем ресурсам, которые есть. Это очень серьезная проблема всей системы.

В нулевые, так называемые жирные годы была определенная эйфория. Кризис 2008–2009 годов это остудил, но сейчас ситуация может быть гораздо хуже. А что будет, если развалится Евросоюз? Есть ли у нас сценарий, как мы будем поступать? Я думаю, что это вполне реальная ситуация. А у нас нет опыта работы в ситуации неопределенности.

— А как вы оцениваете этих так называемых отщепенцев от ЕС?

— Они — венгры, поляки, британцы — реализуют свои интересы. Наш вопрос — в чем интересы Латвии. Проблема заключается в том, какой имеется сценарий для Латвии как отдельной страны, если Евросоюз развалится.

Об этом надо думать. Как работает вся система принятия решений? Система утверждает какие–то законодательные акты, правительство; при этом с очень многими регулами, в основном не нашими, реализует некоторые действия, а жизнь идет совершенно параллельно.

Это и есть самое страшное, поскольку происходящее в жизни не отражается ни в отчетах, ни в сознании тех, кто принимает решения. Отсюда у нас шикарный результат! У нас все хорошо! Самая страшное — это когда у людей, принимающих политические решения, нет видения реальной ситуации.

— Да, у них, пожалуй, нет даже желания видеть реальность. Но как от этого избавиться?

— Для меня позитив может начаться, только когда будет проведена рефлексия последних 25 лет. Рефлексия не просто как воспоминания, а как понимание наших ошибок, ошибок управления и обязательно исправление этих ошибок.

— Я согласен. Ибо, есть у нас элита или нет, это не отменяет нашей обязанности быть профессионалами своего дела.

— Конечно, поскольку для этого необходимо понимать, что происходит в мире.

— А что происходит?

— В моем понимании происходит жесточайшая борьба за программы будущего. Отработан европейский проект. Отработан китайский проект. Практически отработан российский проект. И все они приходят к некоторой конфронтации. Ситуация у нас предвоенная. И мы, как всегда, находимся внутри этой ситуации. Что мы будем делать, если, не дай бог, что–то случится?

— Причем европейский проект в этом контексте один из самых слабых.

— В этом и заключается серьезность нынешней ситуации. Мы находимся как раз на таком незащищенном, совершенно открытом поле, где начинается реальная, живая история. Мы снова оказываемся неподготовленными к значительным изменениям.