Выиграв в бесплатную лотерею - билет на постоянное место жительства в США, даугавпилчанин Борис Юдин с семьей убыл в 1995 год в эмиграцию. Теперь ему, бывшему студенту пединститута, которого горожане помнят, как чтеца стихов, 62 года, он живет в Нью-Йорке, известен не только в Америке, но и в Европе своими литературными произведениями.
Публикуется в журналах «Крещатик» (Германия), «Эдита» (Германия), «Футурум Арт» (Москва), «Стетоскоп» (Франция), «Побережье» (Филадельфия), «Дети Ра» ( Москва), «Скрепка» (Эстония). Автор сборника прозы «Убить Ботаника», «Нора друк» (Киев) 2003.
Познакомиться с творчеством Бориса Юдина можно на страницах сайта drugieberega.com. журнала «Другие берега». Там вы найдете подборку стихов «Музыка», «Романсики», «Флирт». Там же напечатаны три главы романа «Город, который сошел с ума». Это не о нашем городе, где родился писатель Юдин, но если внимательно вчитываться в описание некоторых достопримечательных мест, то вы сразу узнаете их.
Предлагаем на выходных познакомиться с поэтическим творчеством Бориса Юдина, которое расцвело на чужбине.
Жонглер Где-то… Даже неизвестно где. Там, где небо — зеркало кривое, Юный и печальный лицедей Собственной жонглирует судьбою. Видишь как неуловима жизнь? Ловят счастье худенькие руки, Но оно взлетает тут же в высь, Мячиком весёлым и упругим. Слава и удача далека. В облаченьи хохота и визга Высоко сегодня облака. День стоит обыденно и низко. * Там у сцены, Где блюзом блевал саксофон, И трубач Облизывал губы Перед тем как Поцеловать мундштук. Там, где чашки на блюдцах Подвякивали в такт, Ты молчала О любви, о вечности и о нас. А я был дурак дураком: Тянулся к тягучим звукам И говорил, говорил, говорил… А надо было просто… Но это оказалось Намного сложней, Чем укутывать слова В сигаретный дым. Ведь между преданностью И предательством Разница — несколько букв.
Уличный музыкант Старенький мундштук прижав к губе, Тело меди взяв любовно в руки, Музыкант вдыхает город, чтоб в трубе Этот город трансформировался в звуки. Океан живёт в корытах ванн, Снег идёт по самым жарким странам… Провода — точь в точь, как нотный стан, В Ля- минор звучат девичьи станы. * Спит рояль до времени, пока Не пройдёт по клавишам рука, Чтоб не млели звуки мёртвым грузом. И рванётся птицей в облака Из-под крышки чёрной муз. зэка — Струнами стреноженная Муза. До поры до времени… И вот К пульту птицей дирижёр впорхнёт. Фрак. Живот. Лицо хмельной весталки. Взвизгнут скрипки, заревёт фагот… Зал в восторге приоткроет рот. Вдохновенно! Жаль, что из-под палки. Играют блюз Когда раскаяния блюз Заплещет в горле саксофона, Он изогнётся изощрённо, Стряхнув воспоминаний груз. И нас связующая нить Струною станет контрабасной. Она раскалена и страстна, Её вибрация опасна — Не стоит близко подходить. И вот, под лампы, на паркет Летят разменною монетой Рулады хриплого корнета, Тоска исчезнувшего лета, И барабанов: Нет, нет, нет. А чёрной вокалистки грудь Рвёт в клочья яркие одежды И наши слабые надежды, Что обойдётся как-нибудь. Бесстыдной музыки волна Смывает вздор и отстранённость. И зарождается влюблённость — Так начинается Весна. Всё. Тишина — пушистый зверь — Легла у ног. Погладь немного… Повизгивает у порога Звук, зацепившийся за дверь.
Слушая Окуджав Давай за радость бытия нальём с тобой по стопочке, Потом поднимем по второй за нетерпенье юных. Ах, неужели это я сижу на крайнем облачке И тихо песенку пою, перебирая струны? Пока гитарная струна не изменила свойства, Пока, с рукой обручена, звучать обречена, Мне сверху суть вещей видна, их подлость и геройство, Мне независимость дана, мне молодость дана. Давай-ка снова по одной, чтобы явилась в гости Весна глотком живой воды, предвестницей дорог. Вот, я стою, совсем седой под ивой на погосте. Я сам себе принёс венок и положил у ног. Я сам себя сплетал в слова, отбрасывал увядшие: Хотелось, чтобы обожгло холодное чело. А время шло едва, едва и листьями опавшими Меня укрыло, замело — и в рамку под стекло. Ах, если б с облака упасть всё заревом, да на реку, Чтоб посмотреть, куда уйдёт последний пароход. Ты песенку, как варежку, зимой наденешь на руку, А время знать да поминать когда-нибудь придёт. * Скрипачка водит пальцем по стеклу. У ног в футляре — лак ненужной скрипки. Скрип музыкальнее, чем липкость всхлипов И глупость слов, произнесённых вслух. Скрипачка, девочка, измученный сверчок! Окно и скрип. И по спине мурашки. И, словно хлыст, язвителен и страшен Смычок, зажатый в правый кулачок. Из двери класса льётся вальс-каприс, И вот уже накрыты телом вальса И ногти, что обгрызены до мяса, И пальчики, стираемые в визг.
Вальс Ах, как хотелось обнимать, По зеркалу паркета шаркать, Чтоб люстры взвизгивали жарко, Чтоб — жалко руки отнимать. Кружил, себя не узнавал, Прибой танцующего вальса. Бил в зеркала и стены зальца, Но даже платьев не измял. А между тем пришла пора Потанцевать в кирзе по плацу И вальса дрогнувшие пальцы Повестку приняли с утра. Срывался на фальцет басок В желаньи выглядеть постарше. И звали саднящие марши Печатать шаг, тянуть носок. Строй от муштровки изнемог, Жизнь показала новый ракурс И африканский страус — Штраус Засунул голову в песок. Но всё-таки терзает душу Неповторимый старый ритм — Иду раз-два, но раз-два-три Стремится вырваться наружу. Зовёт оркестр полковой, Держать равнение направо. Фуражка — весело и браво, Как нимб, над бритой головой.
Прощание славянки По мостовой катился звук Надкусанной баранкой. Рвалось из музыкантских рук "Прощание славянки". Басисты обнимали медь И щёки надували, И невозможность умереть В пространство выдували. Пророчит барабан грозу, А флейта птицей стонет! И ты монетку, как слезу, Обронишь на перроне. Пускай чернеет на ветру В волненьях и тревоге. Её найду и подберу, Когда вернусь безногим.
Нега снега Нега снега. И сводит с ума Белопенное это кипенье, Погруженье в головокруженье, И предпраздничная кутерьма. С неба — снег, а бретелька — с плеча. Новый год.. Стол украсился снедью. И звенит телефон мелкой медью: — Всё случайно, случайно, случа… Посмотри за окошко. И пусть, Как Одетта, проулки одеты. Не грусти. Не обманут приметы : Я письмо напишу как-нибудь. А пока… ждут услады уста, Грезит Золушка музыкой бальной, Нежен снег и фатальна фата, И любовь, словно смерть, моментальна. Игра на раздевание Женщина с себя снимает белое, Обнажая тело перезрелое. Перезрелое, непропечёное. Женщина с себя снимает чёрное. Ночь. В окне огней цветное крошево. Ночь снимает женщину задёшево. Как не снять, раз без присмотру брошена? Женщина с себя снимает красное. Женщина с себя снимает синее. Грязь. И ожидания напрасные. И тошнит немного от бессилия. Не спеша с себя снимает чётное, Чёрною молвою коронована. Только женщина давно учёная, Как собачка в цирке, дрессирована. Женщина чуть-чуть поводит плечиком, Знает, что греховна изначально. Но ведь больше снять, похоже, нечего. Разве только кожу на перчатки. Дождь отплакал. За рекою — радуга. По Москве невесть который год Женщина, застёгнутая наглухо, Мумией египетской идёт. * Вот и август, и росы, и облик зависшего облака, Вот и тени густеют, и пахнет трава увяданием. Две осы неспеша поедают упавшее яблоко, Словно Ева с Адамом вгрызаются в сладость познания. Как они элегантны – вот эти Пегасы из Африки! Шестиного-крылатые зеброчки с чёрным по золоту. Вдохновенья бы нам, как воздушному красному шарику, В облаках бы витали, и честь, разумеется, смолоду. Были б мы… Если б были… Как жалко, что были — несбыточны. По усам не текло да и в сани чужие — нет повода… Вот и шарик воздушный случайно порвал свою ниточку, Зацепившись рукой за строку телеграфного провода. Вот и повод, и случай, и прочие разные разности Для того, чтоб под осень в окно постучала бессонница, Чтобы всё — через край! А когда ты почувствуешь разницу, Занеможется даже тогда, когда выпил и хочется. Вот и строится дом на песке и стоит без фундамента. Он бы вечно стоял, если надо, но гложут сомнения. Две осы, два Пегаса — назойливы и темпераментны, Как поэт, что читает на публике стихотворение. * Случится так — снег скрипнет под ногой, А если будет отттепель, то всхлипнет. И город потеряет строгость линий И встанет беззащитный и нагой. Он, как в военкомате призывник Дрожит слегка от взглядов посторонних. А эшелон заждался на перроне, Устал стоять и отошёл в тупик. И всё-таки настанет день и час — Сквозняк от нетерпенья хлопнет дверью, И сизари на снег обронят перья, Чтоб улицы оделись в свежий наст, И ты накинешь лёгкое пальто, Спеша на волю, прямо на сорочку. И будет ночь, мороз и заморочье. А что потом не ведает никто. Всё потому, что не пристало знать, К кому ведут следы твоих сапожек По коже города, по бездорожью. И всё, что было, сбудется опять. * За окном желтоглазая осень Терпко пахнет грибами и квасом. Горбоносые мрачные лоси На опушках ревут безобразно. От росы паутины провисли. Полушалок накинешь на плечи — Возникают греховные мысли, Забываются старые встречи. И в восторге от музыки цвета В странных песнях заходится ветер. Выйдешь утром полуодета, Скажешь: — "Дождь. Никуда не поедем". Ладно. Сядем поближе друг к другу. Печь бормочет горячие речи Про морозную зиму, про вьюгу — Чтобы ёлка и гости, и свечи. Печь бормочет. Дождь бьётся о рамы И уходит заждавшийся поезд. Расставаться ещё слишком рано, А встречаться уже несерьёзно, Потому что от запахов винных Лес разделся, раскисли дороги, И швыряет хмельная осина Пятаки своих листьев под ноги.
Флирт Лифт флирта. Фиалки приколоты к лифу. Топадаешь в бездну,то — в небо ракетой. Ритм флирта. Петрарка купается в рифмах, Лауру опутывая в сонеты. Флёр флирта — и хвост у павлина распущен, Соперника вали то лень на колени, В альбоме у Керн заливается Пушкин О том, что чудесное будет мгновенье. Всхлип флирта. Намёки — дурманом по венам, И запах магнитен, как вальс на баяне. А взмахи ресничные так откровенны, Как дам недостатки в общественной бане. Флирт жарок, как спирт, как пасхальные свечи, Как тень саламандры, танцующей в топке. И хочется верить, что счастье — навечно. И тянутся пальчики к лифтовой кнопке. “ Знал бы прикуп — жил бы в Сочи.” Поговорка преферансистов А я не знаю прикупа — значит не жить мне в Сочи, И не исправит прикус мой американский дантист. И не понять мне пряного привкуса многоточий, И не вспорхнуть от радости голубем на карниз. Вот потому-то рвётся бумага в мелкие клочья, Вот потому-то ночи после любви тихи, И драгоценные камни никак не выходят из почек. Ну, а стихи — наказание за будущие грехи. Ах, вдохновенье! Воздух вдохнул полной грудью, и замер. Словно нырнул с разбегув чёрную плоть пруда, В смену весны на осень,в тайну квартирных камер… Чтоб годовыми кольцами – над головой вода. Чтоб скатертью стала дорога – и ни конца, ни края, И пустельга приколота, как брошка, к сини небес, Чтобы, взмахнув крылами, деревья слетелись в стаи И стали казацким станом под странным названием “Лес”. Но ни вздохнуть, ни охнуть. И это необратимо. Сочи — лишь точка на карте, а карта легла не та. Щёлкают годы, словно дозиметр портативный, И строки, будто морщины, бегут по лицу листа. * Холодок по утру да по жилам. Вкусно пахнет арбузною коркой. Осень. Деревце обнажилось, Словно в topless bar стриптизёрка. Ствол, как шест. Облетают по кругу Под резинку листочки баксов. - Что ты, мама, плетёшь подругам Под романсы румяного Баскова? Осень. Небо дождями отбелено. Облака на нём – презервативами. - Спой мне, мамочка, колыбельную В стольном городе, во Владимире. Бьётся тело на клубной сценке, Словно бабочка между рамами. Что ж ты, миленький, выкатил зенки? У жены твоей — всё то же самое. Жизнь — на полосы, иней – в волосы. Осень. Возгласы журавлей. И стоят столбы, словно фаллосы, На такой обнажённой земле. * Я в запой не уйду и на Дальний Восток не уеду. Мне налево — лениво, направо —упущен момент. А в песочнице мальчик куличики лепит к обеду Из нелепостей Дантова ада и древних легенд. Вот он мифами формочку, словно песком, набивает И ладошкой своей отбивает неслышимый такт. Я бы сел рядом с ним, но туда не выводит кривая, А прямая — не к месту и выглядит как-то не так. Геометрия русских дорог — вне ученья Эвклида: Клином – клин, посох в руки и рюмочку на посошок. На фиг мифы! Есть фига в кармане, старуха, корыто, И на шпиле московском распят золотой петушок. Отпустите меня, безразмерные русские вёрсты! Жив ещё Минотавр и туристом истоптанный Крит. Лепит мальчик кулич из песка. Засыпают погосты. Постою, подожду. Он, надеюсь, меня угостит.
Пегас Ах, ты конь мой синегривый, белое лицо! Что ж ты машешь надо мною вороным крылом? Ветви яблонь истекают золотой пыльцой, И потоки птичьей страсти омывают дом. Слышно светлыми ночами как растёт трава, Занимаются любовью толстые жуки, Тихо шепчут Водяному сладкие слова Две молоденьких русалки в глубине реки. Что ж ты, конь мой синегривый, русский мой Пегас, Вместо слов цветастых даришь только черноту? Полночь входит тихой сапой, и ночник погас, И лежит новокаиннонемота во рту. Ты не вейся, ты не ворон, ты всего лишь конь. Сядь, покурим, выпьем водки… На вот, закуси. Дай на счастье погадаю. Покажи ладонь. Не тревожься – до Парнаса я возьму такси. В рюмку горькую тихонько оброни кольцо, На столешнице, как скатерть, расстели рассказ. Ах ты, конь мой долгогривый, бледное лицо! О любви да об удаче – в следующий раз.