К сожалению, эти кровавые, трагические события не миновали и нашего города. Уже 22 июня 1941 года немецкие стервятники с пугающим ревом пронеслись над Даугавпилсом и сбросили первые бомбы. Через несколько дней гитлеровские войска оккупировали город, и началось чудовищное гонение на евреев. Наш город издавна славился как центр активного рабочего движения, и в начале 20 века, в самый разгул черносотенных сил, они не отважились организовать еврейский погром. Видимо, это учитывали немецкие оккупанты и их местные прислужники. Поэтому первым злодейским шагом было решено уничтожить мужчин и обезглавить еврейское население. Последовал приказ, чтобы все евреи-мужчины в возрасте от 18 до 60 лет в воскресенье, 29 июня, явились на базарную площадь. Наскоро организованная местная полиция усердствовала изо всех сил, и на сборном пункте собралось несколько тысяч человек. Их погнали к городской тюрьме. Последовал приказ: «Если среди вас найдется десять мужчин, готовых погибнуть ради других, остальным я дарю жизнь». Воцарилась мертвая тишина. И десятки рук со всех сторон поднялсь вверх. Среди них был и раввин Альтер Фукс. Обреченных евреев загнали в тюрьму и позднее расстреливали в садике за тюрьмой. Чудом уцелели считанные люди. Последовало новое очередное распоряжение: с 15 июля до конца месяца все евреи должны переселиться в отдельное место за Гривой, где для них будет создано гетто. Это была старая цитадель около реки Даугава, которую начали строить в начале 19 века. 30 июля 1941 года местная газета уже сообщила, что Даугавпилс свободен от евреев. На каменной стене появилась надпись: «Гетто для евреев». Грива тогда не входила в состав города, а считалась самостоятельным местечком. Ее правители решили не отставать от своих соседей. В конце июля на базарную площадь Гривы согнали евреев и под усиленной охраной погнали в гетто. 31 июля староста Гривы сообщил в печати, что Грива свободна от евреев. Из Краславы евреев в гетто доставили в два приема. Из Вишек евреев загнали в тюрьму, где их «очистили». В гетто пригнали евреев и из других мест. Узник гетто Яков Расен из Каунаса в своих воспоминаниях «Мы хотим жить», изданных в Нью-Йорке, рассказывает, что в гетто пригнали также евреев из Индры, Илуксте, Ливан, Субате и других мест. Сколько всего собралось евреев в гетто, трудно сказать. Газета «Двинский вестник» сообщила, что в сентябре 1941 года в гетто было более 23 тысяч евреев. Теснота была неимоверная. Почти все кровавые акции в гетто были осуществлены компактно, продуманно интенсивно – одна акция за другой. Чтобы запугать и устрашить узников, за нарушение установленного жестокого режима стали проводить публичные казни, заставляя при этом присутствовать узников. В гетто было запрещено рожать детей. Кому было можно, врачи тайком сделали все необходимое, чтобы они не подверглись риску стать матерью. Однажды во время проверки карателям удалось обнаружить рожениц с детьми. Из рук этих несчастных матерей нацисты вырвали малюток и выбросили их из окна второго этажа. Они погибли. 29 июля 1941 года с самого утра в гетто приехал усиленный отряд карателей и пришло разъяснение: так как в гетто очень тесно, люди валяются под открытым небом, что особенно тяжело для престарелых, то решено, что для тех, кто старше 60 лет, будет устроен отдельный лагерь в бараках бывшего летнего военного госпиталя, недалеко от Крепости, около Старого Форштадта (недалеко от станции находился летний военный госпиталь местного гарнизона). Длинная колонна стариков покинула гетто. Больных и слабых посадили в автомашину. Ночь старые люди провели где-то в Межциемском лесу, утром их погнали в открытое поле, окруженное со всех сторон деревьями. Перед глазами был длинный, широкий и глубокий ров. И здесь их расстреляли. 2 августа двор гетто снова заполнили полицейские, и вот что было предложено: чтобы создать лучшие условия для прибывших из маленьких местечек, будет создан отдельный лагерь. Не торопили, дали возможность упаковать вещи. Чтобы убедить в достоверности дела и усыпить бдительность обреченных, авторитетный терапевт, главный врач поликлиники Рувен Маркович Гуревич должен был сопровождать местечковых евреев по пути к их новому лагерю. Этот факт несколько успокоил возбужденные головы. Рассказывают, что кто-то из стражников, которому доктор спас жизнь, подсказал доктору, что их ожидает. Яков Расен в своих воспоминаниях рассказывает, что он позднее встретил доктора Гуревича в Рижском гетто, и тот ему сказал: «Я все видел,слышал крики и стоны несчастных людей. Некоторые боролись, как львы, заслоняя своих жен и детей, бросались на убийц с голыми руками, с камнями, боролись до последнего вздоха». Перед войной в Даугавпилсе было около сорока синагог. Разумеется, религиозные евреи в гетто сразу же приступили к молитвам, Из города принесли молитвенники. Одну из казарм превратили в синагогу. Но затем руководство гетто опомнилось: «Вы собираетесь в свою молельню и просите своего Бога, чтобы он послал на нашу голову страшные проклятия. Этого допустить нельзя». Они заставили Лейбу Эльцофона выкопать во дворе гетто яму, в нее свалили священные свитки, Тору и сожгли. Синагогу ликвидировали. Вот как выглядели «учреждения» гетто. Руководить внутренней жизнью гетто было поручено комитету, который назначался оккупантами. А инженер Миша Мовшензон был назначен председателем комитета. По происхождению он был из состоятельной семьи. Его отец, инженер Яков Мовшензон, был домовладельцем и хозяином изразцового (кафельного) завода в Гайке. Убийство евреев вызвало в Даугавпилсе протест. Невзирая на смертельную опасность, многие неевреи помогали своим еврейским знакомым и друзьям чем только могли. Годами они делились с ними пищей и, рискуя жизнью, прятали знакомых. Этих благороднейших, гуманных людей называют Праведниками мира, которые, рискуя жизнью, своим имуществом, в тяжелейших условиях спасали своих знакомых и незнакомых. 17 августа 1941 года в гетто приехала банда высокопоставленных оккупантов в разных разукрашенных униформах. Приказали всем покинуть казармы. Версия была такая: есть необходимость в большом количестве рабочих рук – в районе Крустпилса предстоит выкопать сахарную свеклу. В Крустпилсе был тогда самый большой в Латвии сахарный завод, и в окрестностях города культивировали сахарную свеклу. Поздно вечером длинная колонна покинула гетто. На окраине Межциемса повернули направо. Можно было подумать, что лесная тропинка ведет к станции Межциемс, где ожидают товарные вагоны. Но когда пришли в густой лес, дорога привела к большому полю. Перед глазами появились вырытые ямы и палачи с автоматами в руках. Вероятно, чтобы смягчить тяжелое впечатление от «нового порядка», газета «Даугавпилс вестнесис» 12 октября 1941 года напечатала статью «Евреи в Даугавпилсе», где совершенно умалчивается о кровавых акциях, чтобы успокоить горожан рассказом о том, что евреям в гетто живется не так уж плохо, что есть работа, функционируют мастерские, ремесленники выполняют заказы, что они обеспечены медицинской помощью, действует больница, зубоврачебный кабинет, имеется восемь врачей, фельдшер, медсестры. В лагере только отмечаются типичные для евреев беспорядок и грязь. Гулять после девяти часов запрещено (как будто в доме отдыха). После появления статьи более двух месяцев в гетто не было акций. 8 ноября утром в гетто приехали каратели. И под разными предлогами вывели опять в Межциемский лес к подготовленной яме. В архиве сохранился документ, названный «Список жителей даугавпилсского гетто», составленный 5 декабря 1941 года за подписью коменданта гетто. Согласно этому списку, в гетто жили 962 еврея – 537 женщин, 425 мужчин, среди них 212 детей. Возраст 57 евреев превышал 60 лет. А к началу ноября в гетто было около 7 тысяч евреев… 10 ноября 1991 года в Погулянском лесу был торжественно открыт мемориал памяти жертв геноцида еврейского народа и Даугавпилсского гетто. Залман ЯКУБ. КАДИШ ПО ПОГУЛЯНСКОМУ ЕВРЕЙСКОМУ РАССТРЕЛУ Передо мною братская могила. И каждый год евреи к ней идут. Все те, кто жив, и у кого есть силы, Скорбь памяти на свой выносят суд. Все тихо, а в сердце тревога, И медленно время течет, Лежит в Погулянке дорога, Песок. Здесь ничто не растет. Вели их сюда под конвоем, Их гнали на бойню, как скот, Молитвы мешались со стоном, И шел обреченный народ. Быть может, кого-то убили? По злобе жилище сожгли? Клинок под лопатку вонзили? Иль скот у хозяев свели? Нет. В этом греха не искали, Вина у несчастных людей, Одна – принадлежность к народу, Чье имя мы чтим – иудей. Согнали. Команда – «раздеться». Хохочет конвой, бросьте стыд, Стыдиться не долго придется За малоприятный ваш вид. Детишек возьмите на руки, На уровень правой груди, И вы избежите разлуки… Готовься. Прицелиться… Пли. Их после расстрела зарыли И, в землю «упрятав концы», Расстрелянных вещи делили Стрелявшие в них подлецы. Считали, что жертв их не сыщут, Что рвы будут тайну хранить, Считали, что их не разыщут, Считали, удастся все скрыть. Но их находили. Судил их В Нюрнберге процесс мировой, Народы свой счет предъявляли, Все помня, давили петлей. Бежала и лица меняла Фашистская черная гниль, Но мы их везде настигали, Тащили на суд в Израиль. Не скрыться, не спрятаться в мире. На виллах не жить в тишине, Ведь к прошлому цепью, как к гире, Прикованы Раух, Барбье. А в сорок четвертом и пятом, Вернувшись в родительский дом, Евреи с кацетов, солдаты Учли каждый холмик и ров. Часть павших, найдя, хоронили, Надгробием братским почтив, Других, хоть и их не забыли, Берег Погулянский массив. Сюда несут свои глаза и уши Кто уцелел, кто выжил в те года, Кто перенес концлагерь, гетто, муки, Кто лишь случайно уцелел тогда. О всех погибших память сберегая, Сама – как память тех прошедших мук, Как боль живая, Лебедева Хая Стоит с обрубками своих обеих рук. Еще не все на месте том бывали, Страшат иных убитых кости, рвы, Иные ждут, чтоб их туда позвали И расстелили на пути ковры. Еврей, опомнись. Дай всему оценку. Не дай народ наш на распыл пустить. Чти мертвых, а желающих снять пенку Нам надо всем народом укротить. Еврей, опомнись. Не играй в молчанку. И в тайне о погибших не рыдай, А раз единый съезди в Погулянку И личный долг расстрелянным отдай. Мы, память чтя трагически ушедших, Не поднимаем их на пьедестал. Им нужно, чтобы каждый из пришедших Являл о них живой мемориал. Борис КНЯЖИЦКИЙ, президент Даугавпилсского общества Всееврейское Содружество.