Напряженная учебная неделя (занятия дважды в день) закончится 18 сентября концертом музыки барокко, где вместе с Уткиным выступят лиепайчане Буркинс, Эндзелис и Залите. Алексей прославился, будучи солистом «Виртуозов Москвы» у Владимира Спивакова и выступая в престижнейших залах мира. Музыкант систематически приезжает в Латвию, участвуя в зимнем фестивале камерной музыки им. Баха, организуемом известной клавесинисткой Айной Калнциемой. «Час» задал кудеснику гобоя несколько вопросов. - Г-н Уткин, вас как-то «упрекали» за безупречную игру. Мол, не к чему придраться, даже неинтересно. - Серьезный недостаток, его исправить очень сложно. ( Смеется .) Разве что не играть вовсе. Вообще, я очень легко отношусь к тому, что пишут обо мне и об ансамбле. Вопрос Айне Калнциеме: - За что вы обожаете Уткина? - Во-первых, за музыкальное дарование и любовь к музыке. За творческую силу и вдохновение. А во-вторых, за то, что у него чистая добрая душа. - Алексей, доброму человеку, наверное, труднее в музыке, чем жесткому прагматику? - Ну-у, доброту может оценить, наверное, только тоже добрый человек. Я имею в виду Айну. Конечно, пробиться труднее, когда у тебя нету рогов, копыт и клыков. В разговор снова вступает Айна: - Доброта не значит мягкость. Мягким может быть и подлец. Но у братьев (у Алексея есть брат Михаил, виолончелист) очень твердый позвоночник. У них есть свои принципы, высокие этические критерии, на которых они стоят. Их доброта – сильная. - Алексей, в 90-е происходил активный отток российских музыкантов на Запад. Этот процесс вас коснулся? - Меня он очень коснулся, потому что я попал в этот отток. Но после этого – в приток. Я уехал в Испанию вместе с «Виртуозами», а в 94-м благополучно вернулся в Россию. Хотя 90% того оркестра рассеялось по миру. - Вы ведь начинали учиться играть на фортепиано. А как перешли на гобой? - На фортепиано, вообще, полезно играть, если хочешь быть музыкантом. Четыре года, что я проучился в Центральной музыкальной школе на фортепиано, даром не прошли. Но в качестве пианиста я оказался не в фаворитах, и мои родители правильно решили, что нужно изменить направление. И угадали, выбрав один из сложнейших инструментов. Мне самому это понравилось. На пианино, что стояло в классе возле доски, бренчали все кому не лень, а на моем гобое никто не мог поиграть. Это согревало чувство собственника. В школе было всего два гобоиста – и это грело уже детское самолюбие. - Ваш отец – скрипач. Как он повлиял на вашу судьбу музыканта? Мучил, как отец маленького Моцарта? - У меня не было таких блестящих данных, как у старшего брата. Семья жила несколько лет в Германии, и я приехал в Москву уже к школе, без серьезной подготовки: а вдруг поступлю? Вдруг поступил… Без осознанного желания и страстной любви к музыке. Эти чувства появилось позднее, когда я взял в руки гобой. И остаются со мной до сих пор. - Гобой – это моя судьба, – подумав, добавляет музыкант. – Почему он меня так привлек? Что-то совпало на уровне молекул. Может быть, потому, что близок к человеческому голосу. …Гобой – инструмент весьма сложный и требующий ювелирного владения. Интересно, что в силу конструктивных особенностей он никогда не теряет настройки, поэтому обычно весь оркестр настраивается по гобою. Вот и лиепайские музыканты всерьез настроились играть по Уткину.