Философ Стивен Кейв прочитал на платформе TED лекцию о том, какие сказки мы рассказываем себе, только бы не сталкиваться нос к носу с неизбежностью смерти.
Поиск способа убежать от этой мысли начинается в детстве, вместе с поиском ответа на вопрос о сути смерти, о том, что это значит – не быть. Суммируя собственный эмоциональный опыт, результаты исследований психологов и культурно-исторические закономерности, Кейв приходит к выводу о том, что все истории о бессмертии можно подразделить на четыре типа. В первый официальный рабочий день года Slon приводит собственный перевод лекции.
Вопрос: вы помните, как впервые осознали собственную смертность? Я помню. Я был еще маленьким, и мой дедушка умер. Несколько дней спустя я лежал в постели и пытался как-то осмыслить случившееся: что означало это «умер»? Куда он делся? Как будто реальность прохудилась, и эта дыра поглотила моего дедушку. На этом месте приключился настоящий шок. Ведь если умер он, значит, и я могу однажды умереть? Дыра может проглотить и меня тоже? Например, пока я сплю. Все дети в какой-то момент начинают задумываться о смерти. Обычно это происходит постепенно, мысль развивается параллельно нашему взрослению. Если вы пошарите в темных углах своей памяти, наверняка там окажется нечто похожее на мое воспоминание: чувство, что за всем наличным бытием стоит и ждет нас ничто.
Этап в развитии детской психики, на котором мы оказываемся способны осознать смертность, рифмуется с аналогичным этапом развития человека как вида. Ведь в какой-то момент эволюции наши предки поумнели настолько, что смогли сказать себе: я умру.
Таково наше проклятье, если хотите, цена, назначенная природой за то, что мы такие, черт побери, умники.
Мы обречены жить, понимая, что в один прекрасный день самое ужасное, что может произойти, обязательно произойдет и все оборвется, кончится: наши проекты, планы, мечты, мир каждого из нас. Человек живет в ожидании личного апокалипсиса.
И это страшно. Нам хочется найти какой-то выход, и в пять лет мы задаем вопрос маме. Когда я пришел к взрослым с этими разговорами, мне давали типичные для британского общества ответы: смесь неловкости с недохристианством, что-то вроде «дедушка смотрит на тебя с неба». Выходило, что если так случится, что и мне придется умереть (а этого, разумеется, не будет), я тоже окажусь на небе. Получалось, что смерть – нечто вроде экзистенциального лифта. Я смотрел образовательные программы по телевизору, в них рассказывали про космос и космонавтов. И как-то ни один из этих космонавтов не упомянул, что видел наверху моего дедушку и беседовал с ним. Но я пребывал в ужасе, поэтому мысль о лифте казалась куда приятнее образа дыры в реальности.
Такой самообман имеет отношение к феномену, который в психологии называют bias, смещение. В областях науки, где используются субъективные измерения, байес выступает причиной систематического искажения результатов, ошибки измерения. Мы регулярно что-то не так понимаем, просчитываемся, делаем неверные выводы, интерпретируем реальность, меняя ее так, чтобы она стала для нас приемлемой. Видим только то, что хотим видеть. О чем я говорю? Огорошьте человека утверждением «ты смертен», и он поверит в любую историю, если она пообещает ему вечную жизнь, какой бы абсурдной или глупой она ни была. Вот он – наш главный байес. Есть масса исследований на эту тему, всего около четырех сотен. Они своеобразны, но на самом деле очень просты. Берем две группы граждан с похожими когнитивными и онтологическими представлениями. И людям из первой напоминаем о том, что рано или поздно каждому придется умереть. Со второй группой тему смерти не поднимаем. Результат таков: люди, которым напомнили о неизбежности смерти, с готовностью верят в истории, содержащие обещания бессмертия. Конкретный пример: взяли две группы агностиков. Первой предложили задуматься о смерти, второй – об одиночестве. Вы удивитесь, но после этого испытуемые из первой группы, напомню, агностики, в два раза чаще склонялись к тому, чтобы поверить в бога вообще и Иисуса Христа в частности. В два раза чаще!
Стоит напугать человека смертью, как он кидается на шею Иисусу.И это работает не только в сфере религиозного: обещать бессмертие в том или ином виде могут и слава, и продолжение рода, и даже национализм, позволяющий личности жить вечно в качестве части целого – нации. Страх смерти и самый главный байес определили ход истории человечества.
За всем этим стоит сформулированная в результате упомянутых выше четырехсот исследований теория управления террором смерти. Суть в том, что наша картина мира формируется таким образом, чтобы мы могли этому террору мысленно противостоять. Люди рассказывают себе истории о мироздании и собственном месте в его структуре, и этих историй, казалось бы, тысячи и тысячи, но я убежден, что основных моделей всего четыре. Остальное – вариации, они зависят только от терминов и образов тот или иной эпохи, культуры и поколения.
Итак, первая история о бессмертии. Она самая простая и может показаться совсем уж наивной, однако не стоит рубить с плеча. Речь идет о вечной жизни в этом конкретном теле. В любой культуре можно найти такие сюжеты – эликсир бессмертия, живая вода или молодильные яблоки. Этот мотив присутствует в легендах и мифах древних народов, в Средние века в Европе он нашел выражение в деятельности алхимиков. Сегодня мы говорим о том же, только на современном языке, в терминах науки. Сто лет назад человечество надеялось, что открытие гормонов поможет предотвратить старение и умирание, сегодня мы делаем ставку на стволовые клетки, генную инженерию и нанотехнологии. Но сама идея того, что наука может победить смерть, – просто новая глава в старой как мир истории о волшебном эликсире.
Стратегия, однако, довольно рискованная: единственное, что объединяет людей, в разное время избравших различные ее варианты, так это то, что все они сегодня мертвы.Поэтому, как вы понимаете, нам не помешал бы план Б, и это – воскрешение. Оно также предполагает, что я останусь в том же теле, тем же физическим организмом, но я умру, а затем снова оживу. Как Христос, ведь он умер, он точно был мертвым, а потом воскрес. Эта идея так глубоко впечатана в наше подсознание, что сфера ее действия не ограничивается, как вы могли уже догадаться, религиозными представлениями. Нет, сегодня мы снова обращаемся к науке, имея на руках старый рецепт, написанный новыми словами. Взять хотя бы мечту о крионике. Это мечта, да, но мечта все же околонаучная. Конечно, я умру, но меня заморозят, и в таком состоянии я буду лежать до того светлого момента, когда технологии сделают скачок и научатся оживлять мертвых. Тогда меня разморозят, подлатают и вернут к жизни.
Ну и в чем разница? Одни верят, что всемогущий бог воскресит их, другие – что то же самое сделает всемогущая наука.Некоторым, однако, вся эта ситуация с выпрыгиванием из могил неприятна и напоминает малоинтеллектуальное кино про зомби. Они не доверяют телу – вряд ли оно может быть бессмертным. К их услугам – третья история: духовная. Тело умрет, но дух, душа останется и будет жить вечно. Это самая популярная модель, особенно ее любят люди религиозные. Но и на языке цифровой эпохи бессмертие духа может быть описано вполне органично: черт с ним, с телом, можно ведь залить в компьютер свою суть, интеллектуальную составляющую, «настоящего себя» и существовать дальше в форме аватара. Но и тут, конечно, не без проблем. Как-то оно так получается, что «настоящий я», интеллектуальная составляющая и суть очень уж сильно зависят от одного важного органа, расположенного все-таки в физическом теле: мозга. Скептики очень сильно сомневаются, что его смерть оставляет духу и душе хоть какие-то шансы на дальнейшую жизнь.
Вот почему нужна еще и четвертая модель, связывающая бессмертие с тем, что человек оставляет после себя. Например, мы ведь знаем, кто такой Ахилл? Значит, он жив – благодаря обретенной славе. Сегодня эта идея очень широко распространена, более того, слава стала куда доступнее простому человеку.
Чтобы прославиться и остаться в веках, не надо быть героем или королем, достаточно иметь выход в интернет, смешного кота и фотоаппарат.Кто-то предпочитает закрепиться на свете с помощью более материальных, осязаемых вещей, чем слава: например, родить детей. Есть еще вариант, я упоминал о нем, вечной жизни в рамках нации или какой-то другой социальной группы.
Четвертая модель, однако, устраивает далеко не всех, потому что это все же не совсем бессмертие.
Как сказал Вуди Аллен: «Я не хочу жить вечно в сердцах моих соотечественников. Хочу жить вечно в своей квартире».Думается, тот факт, что люди охотно верят в любую версию любой из четырех историй, только бы верить в бессмертие, должен подтолкнуть нас к тому, чтобы к любым такого рода историями относиться скептически. Их востребованность объясняется утилитарно: страхом смерти. И главный вопрос в том, можем ли мы избежать этого отрицания, этого байеса, картины миры, сформированной витальным страхом? Эпикур считал, что можем, утверждая, как это сегодня часто цитируется, что страх смерти иррационален, хотя и естественен: пока мы есть, нет ее, когда она приходит, нет нас. Однако максиму Эпикура сложно переварить, потому что именно это «нет нас» и является слепой зоной восприятия, мы не можем представить себе этого, осознать, пережить. Два тысячелетия спустя Людвиг Витгенштейн сформулировал ту же мысль так: «Смерть не есть событие жизни. Человек не переживает смерть. И в этом смысле жизнь не имеет конца».
А для себя я понял, как избежать жизни в самообмане. Представьте себе, что ваша жизнь – книга. Да, книгу обрамляет обложка, у нее есть начало и конец, так же, как нашу жизнь обрамляют рождение и смерть. Но в книге может быть что угодно: пейзажи, сюжетные линии, герои, приключения. И вот они-то не ограничены переплетом. Их истории существуют даже в тот момент, когда книга закрыта. Персонажи не боятся, что читатель вот-вот доберется до последней страницы: Джон Сильвер не приходит в ужас при мысли о том, что я скоро дочитают «Остров сокровищ». Вот так и должно быть в нашей жизни. Нет смысла думать о том, что там, за пределами обложки, это не имеет к нам отношения. Какая разница, кроме того, комикс это или эпос? Главное, чтобы история получилась интересной.