«В доме типичного латышского хутора, в усадьбе Шишково Свентской волости Илукстского уезда до 1949 года жила семья инвалида Великой Отечественной войны Мечислава Яковлевича Хрщановича – он, я – его жена и четверо детей. В те беспокойные весенние дни среди сельчан стали распространяться слухи, что в соседней Литве вывозят семьи в Сибирь. Моя свекровь, занимавшая половину дома, волнуясь, подсказывала: «Дети, насушите сухарей на всякий случай, всё может быть!». Муж так ответил ей: «Ты что, мать. Такого быть не может! Или я напрасно за Родину кровь проливал...». Он был уверен, что ссылать нас куда-то не за что. Назвать кулацкой семьёй язык не повернётся. Кроме самого необходимого в крестьянском хозяйстве, у нас ничего не было: одиннадцать гектаров земли со всеми неудобьями, лошадь, две коровенки, овцы, куры.
Но это случилось 25 марта в 4 часа утра, когда дети ещё сладко спали и видели светлые сны, раздался стук – в дверь колотили прикладами автоматов. В недоумении открыли дверь и услышали команду одеваться и будить детей. Детям говорили, что поедут в школу, хотя был второй день школьных каникул. На сборы не было отпущено времени. Даже в туалет выходили под стражей. В день вывоза был большой религиозный праздник, когда даже птица гнезда не вьёт, а вот разорять семейные гнёзда было дозволено и предписано. Всё осталось для нас позади: недоделанные дела, даже заквашенный накануне хлеб не успела испечь. На станции Грива, куда нас привезли, было настоящее столпотворение: грузовые машины, повозки, женщины, дети в окружении солдат с автоматами. Вспоминается толкотня, крики, молитвы, плач...
Путь до станции Любинской в Омской области – как страшный сон, от которого нельзя проснуться до сих пор. Ехали в холодных товарных вагонах, впроголодь. Люди умирали в дороге. Умерших везли до конца в одном вагоне с живыми, ибо отчитаться нужно было за каждую голову – живую или мёртвую. В вагонах за 20 дней пути люди думали и говорили только об одном: за что такие страдания? По прибытии на место поселили нас в школе, потом распределили по землянкам. Центрально-Любинский район, где мы оказались, был населён людьми разных национальностей, которых вывезли сюда ещё в 20-30-е годы (русские, немцы, украинцы, татары). Среди них было много верующих.
Молились только о том, чтобы выжить. Все семь лет на чужбине нас не покидала сила притяжения к родной земле, любимым местам, хотя знали, что ничего хорошего нас там не ждёт. Разорённое хозяйство, сломанные души... Испытав столько страданий, я всё же дожила до торжества справедливости, до возвращения доброго имени мне и моей безвинно пострадавшей семье.
Агафья Петровна Курмелёва, Даугавпилс.«Жили мы в теперешних Черёмушках (а раньше назывались Майки), на улице Крепостной, 73. Занимались огородничеством. Семья? Муж и я, пятеро детей. У нас были парники, поля арендовали. Работали как надо. Сеяли огурцы, садили капусту и торговали ими. Хорошо ли жили? Если бы плохо жили, не оказались бы в Сибири... Мы никакого отношения к политике не имели, в вину нам ничего не ставили, вывезли и всё. А когда реабилитировали мужа, сказали, что был сослан незаконно, никакой вины за ним нет. Был тогда у меня больной ребёнок. Его не разрешили взять с собой. Помню, он хватает меня за шею, просит: „Мама, меня не оставляй...”. Жил он здесь у родственников, потом был в больнице. Затем старушка одна нашлась, взяла его. У неё он и умер. Ему было четырнадцать, а оставляла я его девятилетним. Связываю ли я своё несчастье с Советской властью? Ну, что обижаться, на кого мы можем обижаться? С приходом Советской власти многое изменилось.
Мы в политику никогда не вмешивались. Как могли, работали своими руками, жили и выживали. И прожили жизнь. Ну, как можно сейчас обижаться на кого-то? Правда, есть немного обида на исполком. Не дали нам после возвращения квартиру, пришлось согласиться на кооперативную, правда, хорошо, что дали нам её в первую очередь.