Когда-то люди в латвийской деревне жили так хорошо, что редко кто готов был отказаться от колхозной жизни в пользу городской. Сегодня все иначе – запущенные поля, старые колхозные постройки, брошенные дома.
Латвийские колхозы в советское время были на вес золота. Современники вспоминают, что при колхозах средний крестьянин имел свой дом, который вполне можно было построить за пять тысяч рублей. А если знаешь человека, который мог достать высококачественные латвийские кирпичи на сдельных условиях, то и того дешевле. Крестьянин занимался индивидуальным производством и был совершенно уверен в том, что его молоко будет куплено для дальнейшей обработки, и он получит свое заслуженное вознаграждение.
Наступило новое время – политика "перестройки" Михаила Горбачева в СССР – и крестьянство Латвии почувствовало вольность. Многие латышские хуторяне искренне считали, что после закрытия городских фабрик толпы русских безработных подадутся на хутора и будут послушно выполнять сельхозработы.
А потом наступил горбачевской дефицит с нехваткой элементарных продуктов, спровоцированный заранее и сознательно, как и нехватка хлеба в феврале 1917 году. Он вызвал повальное недоумение со стороны сельчан, которые даже во времена ужимок и утрусок Хрущева не знали подобного безобразия.
Дефицит послужил своеобразным катализатором для роста протестных настроений, и один из основных лозунгов "революции" – "Хватит кормить Москву" – быстро приобрел особую актуальность.
Много позже свидетели крушения колхозов времен перестройки рассказывали, как из зажиточных сельхозмануфактур массово вывозился скот и производственное оборудование – через Литву в сторону Польши по взаимному сговору сторон. Те же руководители колхозов, которые пытались сопротивляться этому разграблению (например, Альберт Каулс, руководитель Адажского колхоза), подвергались жестокой травле.
В считаные месяцы некогда богатейшие колхозные комплексы превращались в руины, как во время Гражданской войны. А после провозглашения принципов приватизации старые колхозные земли обрели хозяев, которые беспощадно урезали прежние крестьянские хозяйства. И уже в нынешних условиях быть владельцем 500–1000 гектаров земли стало нерентабельным делом.
Так колхозное процветание закончилось неожиданно и жестоко. Надежды на бесплатный труд обездоленных русских рабочих и инженеров не оправдались. А те, кто ратовал за аграрное развитие независимой республики, оказались прирожденными латифундистами и, профессионально злоупотребив служебным положением, захватили в свое распоряжение огромные земельные участки.
Определенная надежда у латвийских землепашцев и скотоводов родилась перед вступлением Латвии в ЕС.
Руководители крестьянских общин уговаривали свою "паству" проголосовать "за ЕС", утверждая, что оформление членства в Евросоюзе приведет к возрождению латвийского сельскохозяйственного сектора. Обещали, что молочные реки в кисельных берегах потекут вновь, а крестьяне смогут претендовать на внушительные финансовые дотации со стороны европейских структурных фондов.
"Заживем как в Германии и Голландии" – такова была заманчивая установка пропагандистов счастливого европейского будущего для Латвии.
К тому же в СМИ активно эксплуатировался образ "настоящего хозяйственника" Ульманиса, который стремился превратить Латвию во вторую Данию и завалить прилавки Западной Европы вкуснейшим беконом.
Это и привело к заметной электоральной активности деревенских граждан 20 сентября 2003 года. И мало кто из поверивших посулам правительственного чиновничества и голосовавших в пользу евроинтеграции мог предполагать, что буквально через неполных три года исчезнет одна из самых легендарных отраслей латвийской агропромышленности, долгие десятилетия бывшая олицетворением незыблемости – сахарная.
Все три завода, специализировавшиеся на сахарной свекле, прекратили свое существование при попустительстве со стороны министерских еврозазывал. Работники уничтоженной сахарной промышленности получили свои компенсации далеко не сразу. А сахар, поступающий сегодня в Латвию, является продуктом скандинавской корпорации Dansukker, к работе которой имеют отношения некоторые бывшие премьер-министры Латвии.
Вскоре после вступления в ЕС латвийский крестьянин столкнулся с непроходимыми бюрократическими препонами. В первую очередь над системой национального производства установился строгий ветеринарный контроль.
В еврорегуляциях прописано, что с определенной периодичностью необходимо выполнять анализы крупного рогатого скота и проводить комплекс лечебно-профилактических мер. Все анализы должны быть оплачены самими владельцами скота. Качество хлевов, качество воды из колодцев, даже содержание в надлежащем виде отхожих мест для коров также должно отвечать евростандартам и регулярно подвергаться проверке.
Этот юридический прессинг и вымогание штрафных неустоек привели к резкому сокращению числа скотоводов. Латвийское мясо уступило место польскому, бельгийскому, немецкому, которое поступает в огромных количествах на латвийские рынки и часто выдается за местное, что рассчитано на наивного патриотически ориентированного потребителя.
Местным фермерам, кто еще надеялся работать на земле, навязали иностранную, преимущественно голландскую, сельхозтехнику по кредитам, часть которых латвийские сельхозпроизводителей, попавшие под бюрократическое давление, так и не смогли выплатить. И Латвия постепенно превратилась в республику заброшенных сельхозугодий и погубленного скотоводства.
Исключения составляют лишь олигархические латифундии и хозяйства, которыми управляют иностранцы. Например, в отдельных областях Латвии, в основном в Видземе и Земгале, ряд ферм принадлежат голландским агроинвесторам. Они выращивают картошку, рожь и разводят скот. Им это сделать в Латвии стало гораздо проще – без латвийцев.
А близкие к чиновничьим тайнам люди утверждают, что для Латвии в свое время начал действовать план, предполагающий постепенное сокращение латвийского скота на тридцать тысяч голов – чтобы не составляли конкуренцию более привилегированным полякам, бельгийцам и немцам.
Сегодня посвятить свою жизнь сельскому хозяйству в Латвии значит взвалить на свои плечи тяжкий груз нерешаемых проблем. Вследствие протекционистской политики официального Брюсселя, который привык наказывать зарвавшихся ослушников квотами и санкциями, демонстрируя на словах умилительную квазизаботу о демократии и равенстве, с латвийских полей практически исчезли коровы. Любой турист, приезжающий в Латвию из Западной Европы, неизбежно обратит внимание на эту красноречивую деталь.
И люди, пережившие распад колхозной системы, уже не строят никаких иллюзий относительно будущего. Возврат к золотому веку молочных рек и кисельных берегов Латвийской ССР невозможен в условиях продолжения заданного курса на деаграризацию некогда могучей и процветающей сельхоздержавы.
Когда-то люди в латвийской деревне жили так хорошо, что редко кто готов был отказаться от колхозной жизни в пользу городской. Сегодня все иначе – запущенные поля, старые колхозные постройки, брошенные дома.
Латвийские колхозы в советское время были на вес золота. Современники вспоминают, что при колхозах средний крестьянин имел свой дом, который вполне можно было построить за пять тысяч рублей. А если знаешь человека, который мог достать высококачественные латвийские кирпичи на сдельных условиях, то и того дешевле. Крестьянин занимался индивидуальным производством и был совершенно уверен в том, что его молоко будет куплено для дальнейшей обработки, и он получит свое заслуженное вознаграждение.
Наступило новое время – политика "перестройки" Михаила Горбачева в СССР – и крестьянство Латвии почувствовало вольность. Многие латышские хуторяне искренне считали, что после закрытия городских фабрик толпы русских безработных подадутся на хутора и будут послушно выполнять сельхозработы.
А потом наступил горбачевской дефицит с нехваткой элементарных продуктов, спровоцированный заранее и сознательно, как и нехватка хлеба в феврале 1917 году. Он вызвал повальное недоумение со стороны сельчан, которые даже во времена ужимок и утрусок Хрущева не знали подобного безобразия.
Дефицит послужил своеобразным катализатором для роста протестных настроений, и один из основных лозунгов "революции" – "Хватит кормить Москву" – быстро приобрел особую актуальность.
Много позже свидетели крушения колхозов времен перестройки рассказывали, как из зажиточных сельхозмануфактур массово вывозился скот и производственное оборудование – через Литву в сторону Польши по взаимному сговору сторон. Те же руководители колхозов, которые пытались сопротивляться этому разграблению (например, Альберт Каулс, руководитель Адажского колхоза), подвергались жестокой травле.
В считаные месяцы некогда богатейшие колхозные комплексы превращались в руины, как во время Гражданской войны. А после провозглашения принципов приватизации старые колхозные земли обрели хозяев, которые беспощадно урезали прежние крестьянские хозяйства. И уже в нынешних условиях быть владельцем 500–1000 гектаров земли стало нерентабельным делом.
Так колхозное процветание закончилось неожиданно и жестоко. Надежды на бесплатный труд обездоленных русских рабочих и инженеров не оправдались. А те, кто ратовал за аграрное развитие независимой республики, оказались прирожденными латифундистами и, профессионально злоупотребив служебным положением, захватили в свое распоряжение огромные земельные участки.
Определенная надежда у латвийских землепашцев и скотоводов родилась перед вступлением Латвии в ЕС.
Руководители крестьянских общин уговаривали свою "паству" проголосовать "за ЕС", утверждая, что оформление членства в Евросоюзе приведет к возрождению латвийского сельскохозяйственного сектора. Обещали, что молочные реки в кисельных берегах потекут вновь, а крестьяне смогут претендовать на внушительные финансовые дотации со стороны европейских структурных фондов.
"Заживем как в Германии и Голландии" – такова была заманчивая установка пропагандистов счастливого европейского будущего для Латвии.
К тому же в СМИ активно эксплуатировался образ "настоящего хозяйственника" Ульманиса, который стремился превратить Латвию во вторую Данию и завалить прилавки Западной Европы вкуснейшим беконом.
Это и привело к заметной электоральной активности деревенских граждан 20 сентября 2003 года. И мало кто из поверивших посулам правительственного чиновничества и голосовавших в пользу евроинтеграции мог предполагать, что буквально через неполных три года исчезнет одна из самых легендарных отраслей латвийской агропромышленности, долгие десятилетия бывшая олицетворением незыблемости – сахарная.
Все три завода, специализировавшиеся на сахарной свекле, прекратили свое существование при попустительстве со стороны министерских еврозазывал. Работники уничтоженной сахарной промышленности получили свои компенсации далеко не сразу. А сахар, поступающий сегодня в Латвию, является продуктом скандинавской корпорации Dansukker, к работе которой имеют отношения некоторые бывшие премьер-министры Латвии.
Вскоре после вступления в ЕС латвийский крестьянин столкнулся с непроходимыми бюрократическими препонами. В первую очередь над системой национального производства установился строгий ветеринарный контроль.
В еврорегуляциях прописано, что с определенной периодичностью необходимо выполнять анализы крупного рогатого скота и проводить комплекс лечебно-профилактических мер. Все анализы должны быть оплачены самими владельцами скота. Качество хлевов, качество воды из колодцев, даже содержание в надлежащем виде отхожих мест для коров также должно отвечать евростандартам и регулярно подвергаться проверке.
Этот юридический прессинг и вымогание штрафных неустоек привели к резкому сокращению числа скотоводов. Латвийское мясо уступило место польскому, бельгийскому, немецкому, которое поступает в огромных количествах на латвийские рынки и часто выдается за местное, что рассчитано на наивного патриотически ориентированного потребителя.
Местным фермерам, кто еще надеялся работать на земле, навязали иностранную, преимущественно голландскую, сельхозтехнику по кредитам, часть которых латвийские сельхозпроизводителей, попавшие под бюрократическое давление, так и не смогли выплатить. И Латвия постепенно превратилась в республику заброшенных сельхозугодий и погубленного скотоводства.
Исключения составляют лишь олигархические латифундии и хозяйства, которыми управляют иностранцы. Например, в отдельных областях Латвии, в основном в Видземе и Земгале, ряд ферм принадлежат голландским агроинвесторам. Они выращивают картошку, рожь и разводят скот. Им это сделать в Латвии стало гораздо проще – без латвийцев.
А близкие к чиновничьим тайнам люди утверждают, что для Латвии в свое время начал действовать план, предполагающий постепенное сокращение латвийского скота на тридцать тысяч голов – чтобы не составляли конкуренцию более привилегированным полякам, бельгийцам и немцам.
Сегодня посвятить свою жизнь сельскому хозяйству в Латвии значит взвалить на свои плечи тяжкий груз нерешаемых проблем. Вследствие протекционистской политики официального Брюсселя, который привык наказывать зарвавшихся ослушников квотами и санкциями, демонстрируя на словах умилительную квазизаботу о демократии и равенстве, с латвийских полей практически исчезли коровы. Любой турист, приезжающий в Латвию из Западной Европы, неизбежно обратит внимание на эту красноречивую деталь.
И люди, пережившие распад колхозной системы, уже не строят никаких иллюзий относительно будущего. Возврат к золотому веку молочных рек и кисельных берегов Латвийской ССР невозможен в условиях продолжения заданного курса на деаграризацию некогда могучей и процветающей сельхоздержавы.