14 июня и 25 марта – две скорбные даты памяти в истории Латвии, когда из страны без суда и следствия были высланы десятки тысяч жителей, половину из них составляли дети.
Так распорядилась судьба, связав обе эти даты в жизни председателя Даугавпилсского клуба политрепрессированных Геновефы Кечиной.
Она родилась 14 марта 1951 года в Туганском районе Томской области, поэтому и называет себя «Сибирским ребенком». А 25 марта 1949 года семья Броков была в числе тех 42 тысяч жителей Латвии, которых принудительно депортировали в Новосибирскую, Томскую, Омскую, Иркутскую и Амурскую области России. 73% вывезенных составляли женщины и дети. Только из Даугавпилса и окрестностей на чужбину вывезли около полутора тысяч жителей – людей разных национальностей, вероисповедания и социального статуса. За считанные дни, с 25 по 28 марта, без суда и следствия из Латвии было вывезено более 2% довоенного населения.
За ними пришли в 3 часа ночиО том, как выселяли ее семью, Геновефа знает из рассказов своих близких. Семейство Броков жило неподалеку от Вараклян. Был свой дом, крепкое крестьянское хозяйство, лошадь, корова, пара овец, поросята. Когда пошли слухи о депортации, многие из соседей стали скрываться. Язеп Брок, отец Геновефы, был уверен, что его семью из-за маленьких детей не тронут, что их выселение не коснется. Ошибся: его семья была единственной, которую вывезли.
Вывезли папу, маму, дедушку и бабушку по папиной линии, папину сестру Констанцию и двух моих сестричек, – рассказывает Геновефа. – Брониславе, одной из сестричек, было 3 годика, другой, Леонтине – 11 дней. За что? Ответа на этот вопрос до сих пор нет и не будет…
Маленькую Лену в этом хаосе дома чуть не забыли. Если бы она не заплакала, так и уехали без нее. Пришли к нам в 3 часа ночи, времени, чтобы собраться, дали совсем мало. Уже вышли во двор, и один из тех, кто пришел за нами, говорит: «Слышь, матка, кто у тебя там, в доме, пищит?». Мама схватилась, побежала… Если бы ребенок не заплакал, так бы и остался.
Мама дороги почти не помнила – она сразу же заболела воспалением легких. Везли нас в скотских вагонах. Когда вывозили, в Латвии подснежники цвели, а когда приехали в Сибирь, там снег по колено лежал.
8 лет жизни
Слава Богу, до места все живыми доехали – никого не потеряли, – продолжает свой рассказ Геновефа. – И с местом нам повезло: люди к нам с душой относились. Сначала тайгу валили, потом дед пасеку охранял, мама и папа на стройке работали; потом отец столярничал – делал хорошую мебель.
Никто не знал: вернемся – не вернемся, но надежда всегда была с нами. Построили дом. В общем, как в фильме «Долгая дорога в дюнах». Когда спустя годы его показывали по телевизору, папа обязательно говорил: «Идите смотреть. Там фильм про нас показывают». Там, в Сибири, кроме меня родились мои сестры Маргарита и Мария. Увезли двоих детей, а назад в Латвию приехали с пятью.
Когда стала постарше, бегала с ребятами в лес за грибами и ягодами. Любили прятаться в кустах – играли так. Тайга начиналась в километрах двух от дома. В тайге росло много пионов, мама потом их посадила в палисаднике. Хоть лето и поздно начиналось, но цветов в тайге было много. Я особенно любила ромашки. Помню, мама всегда мне на день рождения набирала и дарила их.
Семья у нас была верующая. Помню, по воскресеньям всегда собирались, вместе молились. Мы, дети, наизусть знали молитвы. Папа нам на улице показывал, в какой стороне наша родина, и говорил: «Там – наша Латвия! Там – наш дом! Даст Бог, вернемся!». И, действительно, все вернулись, никого не потеряли.
Напротив нашего дома жил дядя Миша, он попал сюда еще в 37-м. Когда бабушка нас выпускала на улицу, дядя Миша за нами присматривал, потому что в округе частенько останавливались цыганские таборы.
Вернулись в 1957-м, сразу, как только нас реабилитировали. Как сегодня помню, был февраль. Папа пришел с работы, плачет, танцует, смеется, всех обнимает. Мама его спрашивает: «Язеп, Язеп! Ты что, пьяный?». А папа вытаскивает из кармана бумагу: «Во-оль-ная!!! Мы домой едем!». Но собрались в дорогу не сразу – 17 марта родилась моя младшая сестренка Мария. И обратно возвращались в марте: в Сибири – снег, а тут нас подснежники встречали.
Отвечая на вопрос, что помогло их семье выжить, Геновефа задумывается ненадолго: «Любовь, надежда на лучшее, вера в Бога и семью».
«Мама, поедем домой!»Когда вернулись в Латвию, дедушка с бабушкой поселились у родственников в Вараклянах, а Броки всей семьей – в Вилянах, у одной из маминых сестер. На старое место не поехали, потому что ничего не осталось: что-то растащили, оставшиеся постройки снесли. На родное пепелище, конечно, съездили, посмотрели на голое поле – сохранилась только одна вишня.
Вот уже больше полвека прошло, а сестры пусть нечасто, но приезжают сюда, в Варакляны. Обычно поездки приурочивают к дням поминовения усопших, чтобы обиходить бабушкину и дедушкину могилки.
Хоть и привыкали понемногу, но в первое время детям все казалось странным. Например, крыши домов, крытые соломой – вместо привычных по Сибири крытых деревянными дощечками. Дикостью показалось, тем более, в доме и света, в отличие от Сибири, не было. Геновефа вспоминала, как кто-то из сестер просился обратно в Сибирь:
Мама, поедем домой, назад!». Как наступала весна, сестры в колхозе пасли коров – дом отрабатывали. Семье пришлось в колхозе взять кредит, чтобы обзавестись жильем. Сама Геновефа работала «пастушком» до 7 класса.
Не сказать, что сильно обижали, но в школе ребята порой называли Геновефу «дочкой фашиста». Девочка обижалась и плакала, а отец повторял: «Мы не такие, просто так сложились обстоятельства. Не обращай внимания – пускай говорят! Только не отвечай со злом!.
Семья Броков была очень дружной, сестры и сейчас поддерживают тесные отношения и друг за дружку стоят горой. Их частенько ставили в пример. Мама Вероника была очень спокойной. Пока всех созовет – «Бронислава! Леонтина! Геновефа! Маргарита! Мария!» – пойдет и сама все сделает. Папа не ругался, но был строгим: его слово всегда было для детей законом.
Как-то Геновефа возвращалась из школы, куда приходилось ходить за три километра, и по дороге подобрала птенца чибиса. Домой пришла довольная, похвасталась, но отец отругал: «Видишь, Геня, у тебя папа, мама, сестрички рядом, а он – один! Неси его туда, где взяла!». Хоть никто и не следил за девочкой, но она честно довезла птенца и отпустила именно на том месте, где его поймала и где его уже давно искали «родители».
Окончив школу в 1968-м, Геновефа приехала в Даугавпилс, устроилась на Химволокно, где и проработала до самой пенсии. Вышла замуж, воспитала хорошую дочь. С 2013 года Геновефа возглавляет Даугавпилсский клуб политрепрессированных.
На вопрос о том, какие чувства она испытывает, вспоминая прошлое своей семьи и узнавая о судьбах соотечественников, Кечина отвечает кратко: «Сочувствие и жалость к тем, кто не вернулся на Родину. Злости, обиды и ненависти – во мне этого нет».
14 июня 1941 года из страны было депортировано 15 425 жителей Латвии, в том числе 3751 ребенок в возрасте до шестнадцати лет. Вывозили не только латышей, но и русских, евреев, поляков. Почти 40% репрессированных в ссылке умерло. И эхо той трагедии до сих пор звучит в нашей жизни. 14 июня 1994, спустя полвека, в даугавпилсском сквере Андрея Пумпура был установлен памятный камень «Невинным жертвам красного террора». С тех пор возле серого гранитного валуна собираются те, чью жизнь 76 лет назад изменило страшное слово «депортация», и среди них – Геновефа Кечина.