О войне в Нагорном Карабахе
«У журналиста, который съездил хоть раз в горячую точку, либо идет полное отторжение — больше никогда ни при каких условиях он туда не поедет; либо он «подсаживается» - ему хочется освещать такие события. Я попал как раз-таки во вторую категорию; это определенного рода экстрим, чисто личная мотивация.
Еще одна причина, почему я поехал освещать события этой войны — у меня очень много друзей-армян и меня безумно бесил тот факт, что в Нагорном Карабахе шла война, а об этом никто ничего не говорил. Я «выкапывал» информацию, искал на российских сайтах, армяне кричали о том, что у них стреляют. А в эфире была полная тишина.
Тогда мы с оператором начали искать возможности туда попасть и узнать, что же там на самом деле сейчас происходит. Нам сделали пресс-карты, армянское общество помогло финансово, чтобы мы смогли купить билеты и еще остались какие-то деньги на первое время.
Отснятый материал мы выкладывали в свободный доступ в социальные сети, причем сначала у нас была такая установка, что мы были готовы дарить эти материалы кому угодно. У нас были на самом деле эксклюзивные кадры, мы предлагали их российским СМИ, но те отказались — мол, нам не надо. Тогда мы их «послали» и решили, что будем выкладывать весь отснятый материал у себя, со своим монтажом, а не так, как они это режут. Так и родилась серия материала о том, как мы видели эту войну, серия материала о людях, о детях, бабушках, и о том, как они там выживают».
Фрагмент съемки
«Ниже — один из тех моментов, когда я додумался включить камеру. Это случилось, когда я решил сходить в магазин за хлебом, так как вся еда закончилась и дико хотелось есть. Вечером город, как правило, бомбили; этот вечер не стал исключением.
В день эти сирены были слышны наверное раз 20, каждый раз спускались в подвал, отсиживались».
О задержаниях латвийских журналистов
«Я бы не назвал это арестом, это прессинг. А прессинг — это плохо всегда. Я смотрел, что происходит, и пытался понять: а когда меня позовут? Из всех, кого «вызывали», никто не наворотил столько дел на российских порталах, сколько наворотил я. Вместо этого обыскивают фотографа, который занимается съемкой мероприятий.
Я считаю, что это беспредел — когда власть борется с теми, кто высказывает свое мнение. Если они затыкают кому-то рот, значит им нечего противопоставить, нет контраргументов.
Я на своей страничке на фейсбуке никого не баню — пусть люди высказываются; в этом споре вы равные оппоненты. Но страна — это не страничка на фейсбуке, здесь нельзя «банить» неугодных людей».
О политике
«Если честно, то в политику меня даже не звали. Мне намекали, но я не буду называть партийные списки, потому что никого не хочу обижать. Если бы я был тем человеком, который набирает людей в партию, то я бы себя точно не позвал — кто знает, чего от меня ожидать.
Я настолько аполитичен и лишен толерантности к окружающей среде, что ну его. Возможно, когда-нибудь я создам свою партию, соберу туда людей и скажу, что вот это партия, ей можно доверять».
О новом проекте
«У меня очень давно зрело желание сделать проект, в котором нет рамок вообще. То есть, нет редактора, нет того, кто придет и скажет, что про это мы не пишем, а про это лучше написать.
Пока что я не знаю, как это будет выглядеть; это будут интервью, или монологи. А может это будут какие-то горячие точки.
Все это будет выходить централизованно, на одном канале. Хочу подтянуть своих коллег с остальных каналов. В идеале было бы сделать свой медиахолдинг с честными людьми, которые не будут зависеть от кого-то.
Зачастую люди не делают много того, чего могли бы сделать, из-за своих фантомных страхов. Например, что за это может «прилететь». Но ведь если не попробовать, то не узнаешь».
О легализации мата
«Публицистика — это передача эмоционального позыва, в первую очередь. Матерные слова несут очень сильную энергетику, как негативную, так и позитивную. Поэтому я считаю, что исключать мат из русского языка — это кастрация какая-то.
Часть слов, которые сто лет назад были печатными, сейчас стали непечатными, и наоборот. Здесь уже вопрос той самой цензуры».