Христу в Аглоне молятся тысячи людей, но мало кто знает автора скульптуры

Сам Грайр по этому поводу не печалится. Он — человек не публичный. Помню, как несколько лет назад Грайр отказывался рассказывать о своей работе для Аглонской базилики в прессе, чтобы не разжигать в том числе и страсти завистников. Действительно, для некоторых, наверное, неприемлемо, что для одной из католических святынь, которую посещал Папа Римский, знаковые фигуры изваял армянский скульптор! Хотя и с символической фамилией Благовестов, если ее перевести с армянского.

Но прихожанам и паломникам сейчас что с того? Они приняли скульптуру Христа, как свою. Да и какая разница, к какой конфессии "прикреплен" Христос, ведь учение его едино! Так считает и Грайр, работы которого для Аглонской базилики я видел еще в эскизах и гипсе. Не прошло, как говорится, и 15 лет… Но еще тогда, когда волосы у нас не были седыми, Грайр пообещал, что если соберется что–то рассказать для газеты, то обязательно позвонит мне. И недавно позвонил…

Пока не потекут слёзы

После Христа и Крестного пути Грайр несколько лет молчал. Как скульптор. А глина ждала своего часа. Да и как после Христа можно было мгновенно переключиться на что–то иное? Если Грайр и не пережил Крестный путь физически, то психологически страдания Бога–человека словно опустошили его.

А сейчас Грайру есть что показать, посоветоваться. Новые творения — пока в гипсе и глине. Три разных варианта. Собирательный образ святого Месропа Маштоца, отца армянского алфавита и грамматики, составленных им в начале V века. Он как бы выходит к людям из армянской буквы "А". Он несет этот звук, который звучит в нем, а со звуком — и свет, ведь Бог по–армянски — Аствац. А на тыльной стороне монумента — фигура Адама в солнечных лучах. Грайр меня не разубеждает в моих догадках. Впрочем, фигуру Маштоца можно трактовать и иначе: святой Петр у врат небесных…

И еще в мастерской — глиняные бюсты других просветителей: армянских поэтов Ованеса ТУМАНЯНА и Егише ЧАРЕНЦА. Рядом — индийский мыслитель, чуть поодаль — мудрец–книгочей. И Вия АРТМАНЕ. Однако что–то в ее лице Грайру не нравится, и он прикрывает ладонью "неудачное" место, видя, что я собираюсь фотографировать. А по мне — очень похоже. На ту Артмане, которую полюбил весь зритель Советского Союза. И характер, как говорится, схвачен.

Рядом с огромной печью–буржуйкой на стене замечаю исписанный по–армянски листок. Читаю и вместе переводим, подбирая поточнее слова: "До тех пор, пока хорошенько не заплачешь, слезы не потекут. Пока слезы не потекут, глина не смочится. Пока глина не смочится, она не станет мягкой. Пока глина не станет мягкой, форму ей придать не сумеешь…" Это — своеобразный девиз Грайра, который он сочинил для себя.

Мальчишка из Алаверды

Грайр окончил латвийскую Академию художеств в 1991–м, отделение скульптуры. А до этого — художественное училище в Ереване. Потрясающее, как говорит Грайр. А параллельно обучению в училище ходил в мастерскую к знаменитому армянскому скульптору Арташесу ОВСЕПЯНУ. У того не было учеников, Грайр попал к нему довольно случайно. Как он говорит, "я был парнем, кому было позволено заходить здороваться с Маэстро". Тот до сих пор для него — живая легенда.

А родился Грайр в маленьком армянском городке Алаверды, у самой границы с Грузией. Переехали в Ереван в 1975–м. В училище поступил спустя два года.

— Почему все же решил заняться именно скульптурой?

— Не знаю, очень необъяснимо все это. Разве что гены деда по материнской линии каким–то образом передались, он был тоже своего рода творцом — жестянщиком, — почти шутит Грайр.

— Но толчок какой–то, наверное, все же был?

— Конечно. В нашем доме жил один парень — Вова. Очень колоритный бородач с вечно дымящейся сигаретой в мундштуке. Он какие–то портреты из глины делал, фигурки. Это было захватывающе! Я часто заглядывал в его окно, интересуясь, что он там творит. Потом Вова открыл кружок. И пригласил в него в том числе и меня, так как заметил, что я за ним подглядываю. Так и начался мой путь в скульптуру.

Когда мы переехали в Ереван, друг нашей семьи Мамикон (тезка моего отца) как–то заметил, что я слепил фигуру культуриста, и предложил пойти к его двоюродному брату Арташесу. И когда я увидел эскизы мастера Арташеса в его мастерской — под 3 метра (он иначе не умел делать), то авторитет алавердынского Вовы как–то вмиг обрушился.

Мне было тогда 15. Отец работал шофером. Он не протестовал против моего увлечения, просто хотел, чтобы я овладел какой–нибудь денежной профессией (младший брат — следователь, старший — врач). Поэтому удивлялся, что я не продолжил занятия футболом (у меня вроде бы неплохо получалось).

Встреча с Арташесом очень повлияла на меня. Я впервые стал работать с натурой, лепить портреты друзей, знакомых. Присматривался, как делает это Мастер, когда к нему в мастерскую приходили разные люди. А ходили к нему тогда многие, все обсуждали его монумент известному армянскому архитектору Александру Таманяну, который установили в центре Еревана в 1974 году. Словом, живой классик, небожитель! Он и стал моим первым главным учителем, хотя каких–то усилий к этому и не прилагал.

А мой преподаватель в училище Акоп Торосян (мастер рисунка) стал для меня вторым главным учителем, в котором словно постоянно пылал творческий огонь. Для меня он был живым воплощением Леонардо да Винчи. И в Ригу я уехал, может, еще и потому, чтобы почувствовать себя свободным от давления авторитета этих двух мастеров. Я хотел найти свой путь, себя самого в скульптуре…

От Иоанна Крестителя до Христа

— Во время учебы в Академии я в какой–то момент вдруг понял, что не знаю, что лепить, — продолжает Грайр. — Завкафедрой скульптуры Альберт Терпиловски не давил на меня своими идеями. Наступила перестройка, советские ценности разрушались, лидеры мирового пролетариата нивелировались… И вот постепенно я причалил к Иисусу. И это было отнюдь не внешним модным поветрием. В качестве дипломной работы я попробовал сделать скульптуру Христа. Этот памятник увидел Каспарс Димитерс (сын Вии Артмане. — Авт.) и захотел его водрузить в церкви, которую тогда реставрировал. Потом попросил сделать еще пять работ. Оттуда, наверное, и пошли мои более осмысленные отношения с религией. Я стал изучать Евангелие, интересоваться его истоками и тем, куда оно ведет. Так появился образ мыслителя — скульптура Иоанна Крестителя. А путь очищения я пытался выразить через фигуру Франциска Ассизского. И продолжал много читать, чтобы понять эту святую компанию. Чтобы осмыслить, почему, если говорят, что Бог — это любовь, люди способны растоптат
ь свою любовь и к своим близким, и даже к себе самим…

Я начал подбираться к пониманию, кто такой Христос, когда стал догадываться, что каждый из нас Христос и есть.

— А как же тогда преступники? Кто они тогда? Воплощение дьявола?

— Это люди, потерявшие основу — Бога. Поэтому их восприятие разделено: вот он — я, и вот там где–то — Бог. А под человеческой реализованностью, к которой надо бы стремиться, я имею в виду ощущение Бога в себе. Как, например, это свидетельствует Христос: "Я — в Отце, Отец — во мне. Я и Отец мой — едины". За это как раз этого парня и убили. Потому что первосвященники никак не могли понять и принять, как может Бог проявить себя в человеке. Это было посягательством на их власть. А это невозможно, это — богохульство!

— Тебя тоже можно сейчас в богохульстве обвинить… Где же тогда Бог, например, в алкоголиках или наркоманах?

— Если они даже себя уже не помнят, где им помнить о Боге. Все ощущения у них начинаются и заканчиваются в бутылке или дозе… Хотя если нет Бога, то нет и ничего остального. Вот, например, чем отличается святой от дьявола? Святой — это человек, сумевший прийти к свету, первоисточнику, Богу. А дьявол — нет. Он потерялся, отделил себя от света. Но источник света ведь все равно остался тем же самым.

Янис ПУЯТС и Аглона

— Когда ты лепил скульптуру Христа, ты занимался поисками своего духовного "я". Поэтому барельефы о Крестном пути Иисуса для Аглонской базилики явились плавным продолжением темы? Как возникла эта идея?

— Спустя несколько лет после окончания академии у меня произошла встреча с архиепископом Латвийской римско–католической церкви кардиналом Янисом Пуятсом (летом этого года он сложил свои полномочия. — Авт.). Я поделился с ним замыслами, показал некоторые фотографии, эскизы. Пуятс сразу подхватил идею и предложил мне воплотить ее в Крестном пути. У него уже были некоторые эскизы на эту тему других художников. Один из них был преподаватель Академии художеств и мой учитель — скульптор Игорь Васильев…

Я сделал свою версию Крестного пути. Это меня сразу увлекло. Вот тогда, можно сказать, для меня началось реальное ощущение Христа.

В конце 1995 года Пуятс посмотрел первые мои эскизы, задал мне несколько вопросов, в частности, на какой идее строятся композиции. Конечно, на той, что все, что допускает Бог, делается по его воле: и вода превращается в вино, и Крест возлагается на Христа. Поэтому я показал это с помощью ангелов. Крест возлагает на Христа сам Бог. Истязания Христа — это тоже проявление его воли. Поэтому человек, избивающий Христа, не был каким–то чудовищем, это был Бог в сознании Христа. По крайней мере, я так думаю. Ведь если бы Иисус не осознавал этого, он бы проклял людей за их глумление над собой. А ведь на Крестном пути издевательства с каждым шагом к Голгофе становились все унизительнее и ужаснее.

И когда во время седьмой остановки женщины пытались утешить Христа, он, избитый и обесчещенный, должен был бы испытывать лишь злость. Но этого нет и следа, он же знает, что Отец небесный в нем, а он сам — в Отце. Осознанность этого никогда не подвергается им сомнению. Поэтому он и говорит женщинам: что вы плачете обо мне, дщери иерусалимские, плачьте о себе и детях ваших… И потому, например, стояние, когда пригвождают к Кресту, я решил делать тоже не через людей, а через молнии — высшую силу. То есть полное объединение с небесной сущностью… Вообще я считаю, что Крест — это наше сознание.

— Это ты объяснял и Пуятсу?

— Примерно так.

— Он принял твои идеи?

— Его понимание, скажем так, выразилось в его заказе. К слову, когда он знакомил меня со своими архиепископами, он представлял меня не столько как скульптора, сколько как теософа.

— А как судил твои работы церковный "худсовет"? Ведь каноны церкви — это святое, а ты вроде как отошел от прописных истин?

— Я бы так не сказал. Разве кто–то может отвергнуть идею присутствия Бога–творца во всех проявлениях жизни? Но это мало сказать, это ведь надо было еще показать. Лишь в одном месте Пуятс настоял на своем видении эпизода. Речь о первом падении Христа во время Крестного пути. Земной шар в моем варианте раскалывался над Иисусом, символизируя разрушение греховного мира. А Пуятс предложил сделать так, чтобы шар не раскалывался, а Христос становился как бы его опорой. Я согласился с ним, потому что в принципе это не опровергало и моего видения: мир только во Христе…

— Сколько времени длилась работа над 12 барельефами, символизирующими мучения Христа на Крестном пути?

— Пять лет, с 1996 по 2000 год, хотя к этой теме я пришел гораздо раньше, еще работая над скульптурами для Кримулдской церкви Каспара Димитерса. И вот на стыке тысячелетий барельефы (1,8 х 1,6 м. — Авт.) были установлены в Аглонской базилике…

Обрести в себе Бога

— А фигура Христа, которую я видел много лет назад в твоей мастерской? Тогда из громадной глыбы гранита только–только виднелись торс и лицо Христа…

— Это был 2002–2003 год. Пока купил камень, пока привез…

— Из Запорожья, если не ошибаюсь? И сколько весил этот монолит?

— Я поехал в Запорожье, потому что увидел образцы украинского гранита в Риге. Мне он понравился, и я стал искать в карьере свой камень или камни. Будущий памятник мог, например, состоять из двух–трех частей. Но в итоге я нашел 24–тонный монолит, который подходил и по цвету, и по форме: нижняя часть — широкая, как для постамента, а верхняя — сужалась.

Это был непростой период в моей жизни. Мне приходилось зарабатывать на жизнь для семьи реставрацией домов, и в то же время работать над скульптурой Христа…

— То есть у тебя не получается, как у Церетели, сотворить, например, 30–метровый памятник Кришьянису Баронсу и водрузить его в Даугаве, между, допустим, Вантовым и Каменным мостами?

— Я не знаю подробностей жизни Церетели: как он зарабатывает и реализует себя, чтобы об этом судить. По этому поводу я не беспокоюсь…

— Хорошо. Когда в Аглоне установили скульптуру Христа, сотворенную тобой?

— В августе 2006 года. Хотя, вообще–то, мне не дали доработать. Никакие сроки не поджимали, но Пуятсу казалось, что работа давно закончена.

— А тебе?

— А по мне я бы и сейчас ее не устанавливал. Просто те задачи, которые я ставлю перед собой, и те, которые ставил Пуятс, чуть отличаются. На мой взгляд, над обликом Христа еще надо было бы поработать. Надеюсь, со временем я завершу начатое дело…

Тем не менее Иисус Христос теперь — ключевая фигура Аглонской базилики. Он стоит перед озером. Отсюда начинается ежегодный крестный ход приезжающих сюда тысяч паломников. Зажигаются свечи. И Христос взирает на толпы мятущихся и желающих обрести Бога людей. Открыть Бога в себе, как мечтает Грайр…