Роман Виктюк: «Я — бандеровец, живущий в квартире Сталина» 1

— Роман Григорьевич, сегодня вам — 75. Как праздновать будете?

— Готовлю себе подарок уже пару месяцев — это мой новый спектакль «Коварство и любовь» по Шиллеру — о бедной девушке Луизе и ее возлюбленном Фердинанде (эту же пьесу он ставил еще в 1969-м в Калининградском ТЮЗе. – Авт.). После премьеры планируется банкет в ресторане в Москве, но кто там будет, не знаю. Жду всех, кто меня любит.

— Бокал в свою честь поднимете?

— И не один! Я вообще поклонник виски и «горілки з перцем».

— Перед цифрой «75» трепещете?

— Режиссеру всегда должно быть 19, потому что он всегда начинает. И если у него есть опыт и знания, то он безумно много теряет. Потому что в нем пропадает детское восприятие жизни, и в расчет входит сознание. А должно быть все первородно! Вот вы были пионеркой или комсомолкой?

— Нет.

— А если бы были, то знали бы. Собирались, например, на стадионе пионеры. Физрук командовал: «На старт, внимание, марш!» И если ты бежишь и думаешь — зачем тебе это, какая у тебя скорость, и какая будет отметка, — никогда не придешь к настоящему финишу. А тому, кто об этом не думает, никакая преграда не страшна — само небо его переносит над пропастью, и человек добегает.

— Жизненные итоги какие-то будете подводить?

— Какие итоги? Если мне всегда 19. У меня все как в первый раз. Мы же не живем в советское время, когда нужно подводить пятилетки. Хотя и в то время у меня были успехи. Но никакого «итого», как в бухгалтерии, я подводить не буду — все ведь еще только впереди!

— Некоторые критики и актеры называют вас жестким…

— Это их личное дело. Жестким я могу быть лишь с людьми, которые невнимательны, забывчивы или увлекаются на стороне другими делами. А сейчас соблазнов много. Доллар — фантом, который притягивает, портит и убивает. Как и кино, сериалы, телевидение, корпоративы убивают сегодня талант. Это очевидно!

— Кстати, один актер из вашей труппы, Дмитрий Малашенко, и у вас в театре играет, и в телешоу «Большая разница». Как вам это?

— И пусть. Пародировать у него получается все хуже. Да, действительно, ему удалось хорошо поймать внешнее сходство с Андреем Малаховым, Анастасией Волочковой, но на этом он и остановился.

— А как относитесь к пародиям на себя?

— А я их не смотрю. Анекдоты слышал, но не вспомню. Очень люблю эпиграммы Вали Гафта, вот жду, он пообещал к юбилею что-то интересное сочинить. Кстати, в ноябре я начинаю снимать о нем документальный фильм.

— Ваше имя у большинства людей ассоциируется с прилагательными «эпатажный», «скандальный». Как думаете — почему?

— Это по недомыслию людей. Очень просто и легко придумать что-то, если нельзя расшифровать. Если есть тайна, если есть свет в человеке, который другие люди не могут ухватить, вот тогда и придумывается всякая глупость. Я поставил больше двухсот спектаклей, и поверьте, если бы они все были эпатажными, их бы никто никогда не увидел. У меня есть постановки, которые шли и идут по 25—27 лет.

— Но в одном из ваших самых известных спектаклей «Служанки» главные роли исполняют мужчины…

— Там все так, как хотел Жан Жене (автор пьесы. — Авт.). Если бы критики прочитали книгу Сартра «Святой Жене», они бы меня поняли! Кстати, как-то на симпозиуме, посвященном памяти писателя, один из его друзей подошел ко мне с вопросом: «Вы что, читали дневники Жене?» (настолько постановка была схожа с позицией самого писателя. — Авт.) А как я мог их прочитать, если даже французского не знаю, и в России их не печатали. Единственное, чего не знал, так это что Жене хотел, чтобы «Служанок» играли в тюрьме. Но мы сыграли пьесу в самой великой тюрьме мира — в России, так даже Ленин ее называл.

— Хорошо, а кто тогда Виктюк?

— Ребенок. Взрослый ребенок. Но, увы, сейчас наступает время, когда детство не востребовано. И все великие дети, такие как Ульянов, Ефремов, Лавров, уходят один за другим. На детство сейчас дефицит, а без него нет любви и добра. И этим людям нечем было жить, и они от этого так страдали. Я с ними работал, и это знал.

— Вы известный модник, любитель ярких пиджаков. Откуда эта страсть?

— Я же из Советского Союза, времен серых костюмов. Когда мы впервые поехали с Люсей Гурченко в Италию, на нас были надеты китайские джинсовые одежки. И когда я встретился с великим модельером Карлом Лагерфельдом, то чуть с ума не сошел. В то советское время мы не могли предположить, что будем одеты в какие-то бренды. И сейчас, когда я могу себе это позволить, я счастлив. Кстати, всю одежду я покупаю за границей, в России такого еще нет.

— Когда идет ваша постановка, где вы находитесь?

— За кулисами, с актерами.

— Чтобы подсказывать?

— Я что, больной? Как можно подсказывать ноты, музыку, партитуру чувств? Я просто стою тихо и за всем наблюдаю.

— Как часто бываете в родном Львове?

— Как только выдается свободная минута, сразу еду туда. Именно в этом городе мне гадалка в 14 лет сказала, что я буду дирижером. Она тогда не знала, что дирижер и режиссер имеют так много общего. Я же был без слуха, и никогда не учился чему-либо, связанному с музыкой.

— А за столько лет проживания в Москве кем себя считаете?

— Я живу в Москве с 15 лет, но все свои регалии всегда начинаю с «народного артиста Украины». Потом идет «народный артист России» и так далее.

— Слышала, вы живете в квартире сына Сталина, это правда?

— Да, раньше я себя называл бандеровцем, живущим в квартире вождя. Но уже даже такое произносить нельзя, ведь у него звание Героя забрали. Значит, теперь я просто львовянин. Да, действительно, в моей квартире жил весь генералитет Советского Союза.

— Вы знали это, когда покупали квартиру?

— Вы что, тронулись? За какие это деньги я мог себе позволить ее купить? Даже мысли такой не было. Квартиру я получил благодаря Михаилу Ульянову, который пошел к Лужкову просить выделить для меня место в этом доме. Лужков встретил его в штыки, мол, никому эту квартиру не отдам. Но, услышав фамилию «Виктюк», без паузы сказал: «Ему — да!»

— Какие у вас сейчас отношения с властью?

— Меня всю жизнь Бог берег от политики. Я никогда не был в партии, в комсомоле. Всегда шел по обочине, но это не мешало мне ставить спектакли в главных театрах страны. Может, это и было мое предназначение: что я — бандеровец, который поселился в квартире главного бандита, и ни разу не поставил спектакль, обслуживающий систему. Даже во МХАТЕ к 50-летию СССР я поставил «Украденное счастье» по Франко. Немногие могли себе это позволить!

— А как относитесь к нынешней политической ситуации в Украине?

— О какой именно ситуации вы хотите меня спросить?

— О деле Юлии Тимошенко, например.

— Понял. Во-первых, я знаю ее лично. Во-вторых, у меня есть ее живописный портрет, который по моей просьбе написал один художник. И я жду момента, чтобы подарить его ей. А вот с верхушками правящей партии не общался и предложений от них не получал.

— Почти ничего не известно о вашей семье, разве что во Львове у вас якобы живут жена и дочь… Кто они, чем занимаются?

— Их нельзя трогать. Вы поймите, злая и агрессивная энергия чужих всегда снимает покровы света с близких людей, а я этого не хочу делать. Мы действительно живем не вместе, но на юбилей они ко мне приедут.

— А сколько у вас внуков?

— Понятия не имею. Если их считать, то будут слезы, потому что они все растут и растут. Но для меня они поистине самые святые.

— Кто ваш лучший друг на данный момент?

— Все мои лучшие друзья ждут меня уже в другом измерении.

— А с кем из украинских актеров общаетесь?

— С Богданом Ступкой, с Адочкой на днях виделся (Ада Роговцева. — Авт.). С Богданом я вообще из одного города. Помню, я уже был первым человеком во Львове, а Ступка в это время еще в школе учился. И в одном из спектаклей, где я играл главную роль, Богдан играл задние ноги кобылы. И когда я спустя много лет напомнил об этом факте Ступке, он сказал: «Ты специально дождался момента, когда я стану министром, чтобы об этом все узнали?!»