На прошлой неделе в Даугавпилсском Университете состоялся IV Балтийский конгресс генетиков и селекционеров. В течение нескольких дней около ста ученых из разных стран мира дискутировали о проблемах современной науки в области медицины, охраны природы, улучшения видов животных, растений и генетики человека. «Нашей Газете» удалось пообщаться с Президентом Латвийского общества генетиков и селекционеров, профессором Латвийского Университета Исааком Рашалем.
— Для нас большая честь, что такой масштабный международный конгресс проводится именно в Даугавпилсе. Это не случайно?
— Мысль о проведении таких конгрессов возникла еще в конце 80-х годов, когда представители Балтийских стран (причем не только люди науки, но и, к примеру, искусства) почувствовали, что надо объединяться и активней общаться между собой. Ведь латвийские ученые в то время в Москву ездили гораздо чаще, чем в тот же Вильнюс или в Эстонию. Но пока между членами Обществ генетиков и селекционеров (а такое общество было в каждой стране) такая идея обсуждалась и реализовывалась, Советский Союз успел распасться. И первый такой конгресс состоялся 15 лет назад — в 1992 году в Вильнюсе. Тогда же была создана и Федерация генетических обществ Балтийских стран. Однако постепенно эти общества стали распадаться — первое распалось в Эстонии, и эстонские ученые его больше не восстановили. А несколько лет назад распалось и в Литве. Так что среди Балтийских стран такое общество, в котором объединены генетики и селекционеры, осталось только в Латвии. Второй конгресс был организован в Юрмале в 1995 году, а затем в 2002 году в Вильнюсе. Сейчас второй раз проходит у нас. Инициативу его проведения взяло на себя Латвийское общество генетиков и селекционеров в сотрудничестве с Даугавпилсским Университетом.
— И что волнует современных балтийских генетиков?
— Например, сегодня у нас был доклад о том, какова ситуация с наукой в Эстонии. А коллега из Польши докладывал о том, что такое философия создания новых сортов растений. Почему миру нужны новые сорта и как накормить людей планеты? Это глобальная проблема — как накормить 6 миллиардов населения, учитывая, что по прогнозам в 2050 году эта цифра увеличится до 10 миллиардов. Конечно, при современной урожайности такое количество людей прокормить нельзя. Значит, надо увеличить интенсивность сельскохозяйственного производства — требуется больше пшеницы, бобовых, риса… В 19 веке резкое увеличение производства сельскохозяйственной продукции произошло за счет технологической революции. Тогда же стала развиваться и наука о физиологии растений. Стало понятно, что растения тоже что-то кушают, а значит, нужны минеральные удобрения, — и вот, ученые получили Нобелевские премии за их изобретение и внедрение. Наш век (и век 20-й) делает упор на биологическую науку, которая дает возможность резко увеличить урожайность сортов. Это и генная инженерия со своими проблемами, и новые методы селекции, и многое другое.
— Генетически модифицированные продукты — предмет нескончаемых споров. На ваш взгляд, овощи, которые могут неделями лежать и не портиться, вредны для здоровья или нет?
— Все говорят о ГМО вне зависимости от того, понимают люди, что это такое на самом деле или не понимают. Скажем так, ГМО, или способ перенесения генов из одного растения или животного в другой, — это всего лишь технология. Нечто похожее происходит и в самой природе, только с меньшей частотой. Технологии не могут быть хорошими или плохими. Все дело в том, в чьих руках и для чего они используются. На самом деле все, что связано с ГМО, гораздо строже контролируется, чем обычные методы селекции. А селекцией человечество занималось еще несколько тысячелетий назад. Поэтому риск, что с ГМО может выйти что-то плохое, гораздо меньше, чем с обычным селекционированием. Например, в одном из докладов речь шла об очень распространенном в некоторых регионах зернобобовом растении («турецкий» горошек), которое может давать высокие урожаи и в условиях сухого климата. Оказывается, у этого растения имеется опасный невротоксин, вызывающий специфический паралич мышц и даже летальный исход у людей, если эти бобы использовать термически необработанными. Обычно его используют в пище только после термической обработки, однако в новых регионах возделывания, где местное население не было знакомо с особенностями этого растения, погибло несколько десятков людей — хотя это никакое не ГМО, а натуральный продукт.
То же самое молоко может у многих вызывать аллергию… ГМО проверяют очень строго на все возможные эффекты. Другой вопрос, если не контролировать и бездумно выращивать такие растения, есть риск, что какой-нибудь ген убежит в природу. Насколько это плохо — вопрос дискуссионный.
— В Латвии такими опытами занимаются?
— В Балтийских странах никто созданием растений методом генетической инженерии не занимается. Но и у нас могут рано или поздно использовать эти сорта в сельском хозяйстве. Мы сейчас в Евросоюзе — по закону, если сорт будет допущен к выращиванию в любой стране ЕС, то автоматически разрешен и у нас. На наше счастье Латвия — маленькая страна, и сорта, которые приспособлены для выращивания у нас, никто специально создавать не будет. Так что опасность, что кто-то что-то завезет и начнет нелегально у нас выращивать, небольшая. Хотя фермеров-экспериментаторов всегда можно найти. В Европе существует множество различных лабораторий, в которых продукты постоянно проверяют. Зато, например, в большинстве штатов США продукцию, предлагаемую потребителю в магазинах, на наличие ГМО никто не проверяет, и подавляющее большинство американцы даже не хотят, чтобы ее проверяли. Ведь если продукцию проверять, она для потребителя становится дороже: навряд ли производитель это будет делать за свой счет.
— Людей очень пугает слово «мутация», и все, что с этим связано…
— Сейчас большие деньги вкладываются в секвенирование — расшифровку генома человека, растений и животных. Но понимание того, как устроен геном, — лишь первый этап. А как регулируется реализация информации, которая в нем хранится, — в основном пока еще неизвестно.
— Генетика — наука будущего. Возможно ли сейчас говорить о том, что благодаря этой науке человечество сможет полностью контролировать свое здоровье, продолжительность жизни и прочее?
— Любой биологический процесс, индивидуальное развитие человека или любого другого вида — это, в принципе, есть реализация той генетической информации, которую он получил от оплодотворенной сперматозоидом яйцеклетки. Конечно, взаимодействие с окружающей средой играет не последнюю роль. Но если ты не знаешь, каков генотип и как он реализуется, ты ничего не поймешь, — любой биологический процесс базируется на наследственности. Другой аспект — вопрос о селекции в связи с энергетикой: мы в основном пользуемся невозобновляемыми ресурсами. Европейский Союз уже говорит о том, что через определенное количество лет мы должны производить энергию из возобновляемых ресурсов. Значит, упор будет идти на биомассу и ее переработку. Увеличенный выход биомассы — это вопрос селекции, а селекция — это выведение новых генотипов, новых сортов. А мы не можем выводить новые сорта, не зная генетики. Или медицина — здоровье человека, где без генетики никуда. Есть болезни, которые определены одним геном, есть те, которые несколькими. Но большинство болезней определяются взаимодействием генетических особенностей и среды. Но если ты не знаешь генетических механизмов, ты не можешь выбрать и правильные методы лечения. Каждый человек различается, и комбинация генов у всех разная: поэтому сейчас в научных кругах витает идея, что через какое-то время каждому человеку можно будет подобрать свое лекарство и его синтезировать в зависимости от особенностей индивидуальных генов, ведь что годится для одного, не всегда годится для другого. Поэтому какую сферу не гляди, без знания генетики невозможно.
— А можно ли будет клонировать исчезнувшие виды животных? Вернуть к жизни саблезубого тигра, например, или мамонта…
— Клонировать, наверное, нет. Во-первых, найденная ископаемая ДНК бывает очень плохого качества. Она фрагментированна, поэтому полностью восстановить геном мамонта, по крайней мере, на данном уровне науки, невозможно. Хотя если начать научно фантазировать… — Если бы можно было найти миллиард фрагментированных ископаемых образцов, их проанализировать и сопоставить вместе, то теоретически можно представить, что всю ДНК можно восстановить. Но проблема также и в том, что каждое животное (не только ископаемое) уникально. В отличие от растений, которые размножаются семенами: семечко мы можем хранить в генном банке годами, потом посадить его в нужных условиях, и вырастет нормальное растение. Даже если вы сохраните яйцеклетку или сперму, трудно получить нормальное животное. Все равно кого-то надо будет оплодотворить, и получится совсем другая комбинация генов.
Пока же ученые изучают только особенности генов вымерших животных. Но очень важно было бы знать, как геномы (набор генов) взаимодействуют с цитоплазмой. Цитоплазму никак не восстановить. Так что даже если полностью проанализировать ДНК, еще неизвестно что из этого получится — невозможно полностью восстановить определенный вид животного, создать его точную копию или клон. Если бы мы взяли какую-нибудь человеческую клетку, скажем, Шварценеггера и проклонировали бы ее, то Шварценеггер все равно бы не получился. В лучшем случае (опять же теоретизируем, опуская этические вопросы, связанные с разрешением клонирования) получилось бы нечто похожее на новорожденного Шварценеггера (а мы знаем, что он был слабеньким ребенком).
— Результаты конгресса станут известны общественности?
— Во-первых, большинство докладов будут опубликованы. Тезисно они уже опубликованы в Известиях Латвийской Академии Наук. Но потом с этими материалами можно будет ознакомиться и целиком. Для нас главное, установить контакты с зарубежными коллегами.
— А какие-нибудь сенсационные исследования латвийским генетикам принадлежат?
— Трудно ожидать, чтобы в Латвии проводились такие глобальные сенсационные исследования, за которых получают Нобелевские премии. Это другое финансирование. Для того, чтобы проводилось исследование уровня Нобелевской премии, нужен такой широкий и глубокий фронт исследований, который не может осуществить коллектив в 2-3 человека. Поэтому ожидать такого уровня исследований, чтобы об этом вдруг весь мир заговорил, у латвийских ученых шансов мало. Да и время ученых-одиночек уже прошло. Вряд ли ты один, сидя за микроскопом, сделаешь уникальное открытие. Наука сейчас стала очень дорогой, — те же микроскопы нужны не простые, а сканирующие и т.д. Здесь важен другой критерий — насколько часто ученый публикуется и насколько его часто цитируют ученые из других стран. И на конгрессе оказалось, что в Эстонии наиболее сильны специалисты по молекулярной генетике человека, — их публикации наиболее часто цитируют другие специалисты.
Среди латвийских ученых наиболее известны работы в области молекулярной биологии, биомедицины, медицинской фармакологии, связанных с генетикой. У нас на хорошем уровне проводятся ряд исследований по генетике растений. Может, это и не сенсация, но это работы, которые замечают и на которые ссылаются зарубежные ученые. Еще пример: один из докладов на конгрессе был посвящен созданию базы генетической выборки населения Латвии. Несколько десятков тысяч образцов ДНК будет собрано и надежно храниться. Изучение разнообразия образцов начнется уже в наши дни. И это такой депозит, к которому впоследствии много ученых будут обращаться для новых исследований еще многие годы вперед.
Светлана КУБАСОВА