Обратная сторона добра

Сейчас Миндадзе прибыл в Ригу как соавтор Алексея Учителя — по его сценарию была поставлена лента “Космос как предчувствие”.  

Неотменяемые критерии существуют
— Александр, как у вас родилась идея “Космоса”?
— Во-первых, сценарий я написал еще в 1999 году, Учитель получил его уже в 2000-м, но тогда не нашел деньги на съемки. Конечно, я писал не о космосе, а о простодушии и хитрости. Простодушии, которое есть самая большая хитрость судьбы. Когда человек, так сказать, глупый — в том времени — вдруг оказывается умным по судьбе. А другой человек, вроде бы умный и замечательный, рвется из замкнутого советского пространства в большой мир, но может только поплыть к иностранному кораблю и утонуть. А сегодня на иностранный корабль можно сесть, купив билет… Потом появились характеры, любовные истории. Хотя тогда человека в космосе не было еще и в помине. Такое вот предвидение космической эры двумя маленькими людьми.
— Первые ваши с Абдрашитовым фильмы были социально-психологическими драмами о современности. Время действия нового фильма — середина 50-х годов минувшего века. Теперь вас больше интересует пусть близкая, но история?
— Просто сначала мы с Абдрашитовым снимали реалистическое кино, а начиная с “Парада планет”, “Плюмбума”, “Слуги” — уже более условное, притчевое. То есть совершенно другое по сюжетосложению, подходу к жизни. Само время подсказывает свой почерк, свой стиль. И мы в силу своих скромных возможностей пытаемся отражать время теми средствами, формами искусства, которые ему адекватны. Поскольку время не стоит на месте. Оно все концентрированнее, спрессованнее. Добро и зло меняются местами, перемешиваются. Добро вытекает из зла, и зло становится обратной стороной добра. И жизнь в этом смысле усложняется. Неотменяемые критерии, безусловно, существуют, но при этом внутри жизненных явлений существует своя диалектика. Поэтому мы и пытаемся говорить о жизни в притчевой форме.
— Вы с Абдрашитовым теперь работаете и по отдельности?
— Немного. Недавно у нас вышел фильм “Магнитные бури”, сценарий которого я написал после “Космоса”. И надеюсь, что у нас еще будут совместные работы. А для Учителя только что я закончил новый сценарий, и его судьба должна решиться в течение месяца-полутора.
— Не можете ли приоткрыть тайну замысла?
— Могу, но делать это очень не люблю. Но если в двух словах — это истории людей, потерявших в авиакатастрофе близких. То, что с ними происходит на протяжении короткого времени. Это не связано непосредственно с каким-либо из реальных сюжетов. Причем для меня катастрофа — только повод, чтобы рассказать о людях в интересующем меня аспекте.

Когда деньги обрели хозяина
— Вы как классик кинодраматургии не воспитываете ли “юных сценаристов”?
— Теперь нет, по многим причинам. Во-первых, хочу что-то еще сам написать, надеюсь, что я человек до конца не реализованный. Совмещать работу над сценарием с преподаванием для меня невозможно, так как отношусь к последнему очень серьезно. Надо тратить на учеников очень много времени. Но иной раз это бессмысленно. Иногда человек одарен от природы и не нуждается в советах. А тот, кому ты можешь советовать, вряд ли сможет этими советами воспользоваться. И самое главное — обучение стало платным, и вместо тех, кто приходил, чтобы бескорыстно и увлеченно учиться, приходят те, кто может платить. А это, как правило, люди уже другие, на которых просто жалко тратить время.
— Что вас устраивает или не устраивает в творчестве нового поколения сценаристов?
— Сейчас профессия сценариста в каком-то смысле кончилась — как литература. И сценарист стал именно сценаристом, западного конвейерного образца. То есть специалистом по композиции, по диалогу, по реализации тех тем, которые ему заказывают. Случаи, когда ты можешь прийти с собственным замыслом и убедить продюсера или режиссера, что это надо развивать, редки, и происходит это тяжело. Так во всем мире: из ста драматургов пять работают по собственному желанию, собственным идеям, а все остальные — на заказ. Молодые сценаристы набивают руку на сериалах, и это мешает творческому развитию.
Жизнь наша стала тяжелее, когда деньги обрели хозяина. Когда государственные деньги не принадлежали никому, человек, сидящий на месте редактора, был озабочен, чтобы не было прямых девизов и лозунгов к отмене советской власти. Это были, как правило, люди циничные и всегда говорили так: “Ты сделай вид, что делаешь поправки, а я сделаю вид, что ты их сделал”. Сейчас совершенно другие измерения.
— И неизвестно, что страшнее — та прямая цензура или нынешняя цензура денег?
— Дело в том, что деньги подразумевают цензуру идеологическую! Попробуйте предложить сценарий о Чечне или о Ходорковском… Вообще о чем-то не очень приятном. Никакой продюсер не даст ни копейки. Потому как боится, что если сделает правдивый фильм о Чечне, то к нему придут проверять его бизнес, и он станет Ходорковским. И они еще большие соцреалисты и чистоплюи, чем прежние циники. Могут при своем дурновкусии взяться монтировать фильм за режиссера. Поэтому наше кино сегодня развивается только за счет госбюджета, никакой Лукойл на самом деле денег не дает, даже 100 рублей.

Из тех, кого нужно терпеть
— Так что же — заколдованный круг?
— Выход есть, почему?! Понимаете, у нас был просто слишком авторский кинематограф. В той системе координат государственные безличные деньги, они все равно подразумевали, что если ты их получил, то дальше уже и самовыражался, пусть держа кукиш в кармане. Но ни один продюсер в мире не даст деньги на фильм, который ему не хочется выпускать.
— Но ведь можно пойти на поводу у “заказчика”, сделать под его диктовку фильм, заработать на нем — а потом снимать собственное, авторское кино. Или же заняться параллельно производством и торговлей какой-либо не относящейся к кинематографу продукцией, а на доходы от нее делать фильмы?
— Да, именно так и пытаются работать на Западе наиболее продвинутые продюсеры. И Коппола так работал, и другие. У нас такие случаи есть, но их очень мало. Например, продюсер Сельянов.
— А есть ли у вас лично сценарии, которые были отвергнуты продюсерами “из соображений безопасности”?
— Нет таких. И все, что нам с Абдрашитовым хотелось сделать, выходило на экраны. Но я в общем-то остался один из тех двух-трех авторов, которых можно было терпеть. Иногда даже нужно, чтобы потом на фестиваль послать, на “Нику”… Но это исключение.