28 февраля в Риге на сцене Дайлес театра — балетная постановка Литовского Национального театра оперы и балета “Дездемона”. Взрывной спектакль, в котором на удивление талантливы и, что самое чудесное, похожи — хореография, исполнительница главной роли, музыка и сценография. Собранные в одну упряжку все эти силы создали некий объемный знак шекспировского “Отелло”, раскланявшись не только с великим драматургом, но и с лучшими художественными находками авангардистского искусства. Неудивительно, что, появившись на свет в сентябре прошлого года, “Дездемона” до сих пор собирает полные залы. Телеграф убедился в этом лично, побывав в Вильнюсе на спектакле.
Спасибо Эгле
Первое, что привлекает в постановке, — своеволие ее хореографа Кирилла Симонова, одного из самых титулованных российских балетных артистов.
— Имя Шекспира в данном контексте надо очень корректно использовать или вообще не использовать, — замечает по этому поводу композитор балета Анатолиюс Шендеровас. — Кто читал трагедию “Дездемона”? Никто. Нету такой. Наш спектакль — вариации на шекспировскую тему, мы, можно сказать, одолжили у драматурга персонажи и придумали для них совсем другую, новую историю. Мы, наверное, ему так отомстили (смеется). Шекспир, он сам “нечист на руку”: позаимствовал ведь многие свои сюжеты у итальянских новеллистов!
Идея постановки такова: происходящее на сцене всего лишь снится Дездемоне. Она как будто режиссирует действие, подвигая с авансцены не только Отелло, но и Яго. Симонов позволил себе дописать Шекспира — добавил сцены, которых у того попросту нет. Вот странные диалоги Дездемоны с тремя ее убийцами — Яго, Отелло и Кассием. Девушка как будто приценивается к каждому из них, пробует понять, чего ей ждать от этих мужчин в развязке. А вот она мечется по сцене, как по привокзальному перрону. Среди множества собравшихся на ней людей героиня пробует найти Отелло, который в это время, как какой-нибудь коммивояжер начала прошлого века, мелькает в массовке с громоздким, потрепанным чемоданом с железными уголками.
В принципе, возможность подобного прочтения заложена уже в самом тексте трагедии. Многие ее герои, и в первую очередь сама Дездемона, под конец признаются, что происходящее напоминает им страшный сон.
Впрочем, по словам руководителя балетной труппы литовского театра Татьяны Седуновой, за превращение “Отелло” в “Дездемону” самое большое спасибо нужно сказать приме театра — Эгле Шпокайте. Оказывается, когда Кирилл Симонов приехал в марте
2005-го ставить балет, у него еще не оформилось четкого представления о том, какой будет постановка. Единственное, что было известно наверняка, — главная женская роль в ней достанется Шпокайте, не только уникальной своими “графичностью” и “мощью” балерине, но и чудесной драматической актрисе. “Спектакль делался на Эгле. Ориентируясь на нее, хореограф и решил рассказать свою историю от лица Дездемоны”, — поясняет Татьяна.
Раздеть Отелло
Несмотря на то что “в начале была Шпокайте”, несмотря на то что именно она своим неповторимым, острым образом задала “Дездемоне” ее скорость и параметры, вел и строил спектакль все-таки Симонов.
Пожалуй, самая интересная находка постановщика — пластические реверансы теме сна. Довольно часто танцовщики возникают перед вами практически из ниоткуда. Каким-то немыслимым образом, словно по волшебству, в завершение сцены бала из стайки веселых танцовщиц выступает Яго. Под пологом, на пару секунд натянутым массовкой над пустой сценой, вдруг оказываются Отелло и Дездемона. Впрочем, столь же непредсказуемыми артисты кажутся во время всего действия. В спектакле почти нет спокойных, лиричных сцен, лучший эпитет для постановки — стремительная. И Отелло, и Яго, и Дездемона, и Кассий, и Эмилия не столько танцуют, сколько трассируют по сцене. Иногда возникает ощущение, будто кто-то включил режим быстрой перемотки, во всяком случае, когда оказалось, что спектакль кончился, у меня было такое чувство, будто длился он не дольше 20 минут.
Ураганность “Дездемоны” прекрасно поддержана ее “плотскостью”. Симонов позволяет своим артистам гораздо больше животности, экспрессии, человечности, чем это принято в классическом балете — более условном и воздушном. Кстати, талант и смелость хореографа — еще не все достоинства постановщика “Дездемоны”. Отдельная благодарность — Симонову-cценаристу. Без его потрясающего умения “убрать лишнее” спектакль едва ли представлялся бы зрителю сумасшедшей гонкой, съедающей его с потрохами. Симонов просто-таки “раздел” “Отелло”, убрав из трагедии и некоторых персонажей, например Родриго, и множество показавшихся ему второстепенными сцен — всю завязку, самоубийство Отелло, расправу над Яго. От Шекспира в “Дездемоне” остался один остов, одни верстовые столбы, одна субстанция, с потрясающей силой и достоверностью вытанцовываемая артистами.
Когда в товарищах
согласье есть
Похоже, “не размусоливать” — принцип Симонова по жизни. Та же скупость, оказывается, царила и на кухне Дездемоны.
— Помню, я с большим трудом добился от него либретто, уместившегося в два предложения, как в вашей программке, — рассказывает Шендеровас. — Я в 82-м уже писал для этого театра балет, так тот хореограф мне каждую сцену по косточкам разобрал, просто-таки книгу прислал, а не либретто. Когда музыка была написана, он, конечно же, все переделал, но так или иначе, тогда с “заданными пропорциями” мне работалось гораздо легче. Здесь же я был лишен всякой основы. В итоге пришлось придумать какое-то свое видение и по нему писать. Сейчас я вам эту первооснову не воспроизведу, окончательное режиссерское решение ее вытеснило. Единственное, что могу сказать, — мы с Симоновым работали параллельно. Спектакль, кстати, от этого только выиграл. Благодаря нашим “несостыковкам”, когда, к примеру, на драматическую музыку накладывается игривое действие, в “Дездемоне” появляется еще большая глубина, подтекст.
А по мнению вашего корреспондента, музыка Шендероваса просто изумительно согласуется со стремительностью действия на сцене. Особенно здорово, что в самых напряженных, страшных местах постановки музыкальное сопровождение отличается крайней скупостью, сдержанностью. И на первом выходе Яго, и в одной из финальных сцен Дездемоны и Отелло спектакль в гордом, взрывном одиночестве ведут барабанщик и “поддакивающие” его ударным волнам перкуссионисты. Изредка вступающая в это немногословие струнная группа лишь “колорирует” происходящее, добавляя ему пронзительности. Такое ощущение, что вам танцуют не “Дездемону”, а какое-то жуткое фламенко, правит в котором не любовь, но страшная иллюзия.
Последнее, о чем необходимо написать, — мастерство и чуткость сценографа, московского театрального художника Эмиля Капелюша. Его работа словно венчает лаконизм и убедительность постановки. Чудесным образом Капелюшу удалось вписаться в спартанство и скорость Симонова, в мощную иероглифичность Шпокайте, в жуть Яговой воли к власти. Его работа — замечательная аллюзия к авангардистским художественным поискам
XX века — конструктивистской машинерии, кубистским пространственным открытиям, динамике футуризма с их обнаженной ритмикой, резкой ограненностью и могучей претензией на господство.