Сергей Лозница: «Немногие режиссеры рискуют. Все боятся, что публика будет свистеть» 14

Фильм про Россию, снятый в нашем городе. Роль Тюрьмы исполнил знаменитый "Белый лебедь", а его бывшие заключенные изобразили долготерпеливый и безнадежный российский народ.

"Зачем так?" - был первый вопрос зрительницы после сеанса.

"Потому что болит!" - также коротко ответил Сергей Лозница.

Болит у Лозницы давно. В какой-то мере "Кроткая" - женская версия безнадеги под названием "Счастье мое", снятой в 2010 году. Там роль долготерпивца играет скромный водитель грузовика, на которого в пути обрушиваются все семь кругов ада реалий российской глубинки. В "Кроткой" на проторенную водителем колею встает смиренная сельская женщина, чей муж "сидит ни за что": отправленная ему посылка вернулась без объяснений – она решается поехать и разобраться, что случилось. И натыкается на глухую стену под названием "не положено".

Режиссер свои метафоры особо не шифрует: уже в начале картины водитель такси по дороге в пункт назначения доходчиво объясняет "кроткой", а заодно и зрителям, что к чему. "У нас в глаза не смотрят, а посматривают…". "Человек человеку волк…". "У нас тюрьма – градообразующее предприятие. Она мне работу дает. Она людей спасает. Она у нас заместо церкви". А позже криминальный авторитет добавляет: "Людям не верь - они скоты. И мне не верь...".

Как рассказал режиссер на встрече со зрителями, Даугавпилс его совершенно покорил. Правда, на прямой вопрос документалиста Виталия Манского, похож ли реальный латгальский мегаполис на город-тюрьму из фильма, ответил уклончиво: "Все же не забывайте, что это кино – игровое".

Большинство профессиональных актеров для своей картины Лозница взял из екатеринбургского Коляда-театра. В том числе и исполнительницу главной роли – Василину Маковцеву. А вот значительная часть массовки и типажей околотюремного мира были отобраны из бывших сидельцев тюрьмы "Белый лебедь". "Они играть хорошо умеют – им по профессии положено", - пояснил Лозница. На премьере в Даугавпилсе "профи" выразили крайнюю степень удовлетворенности результатом: да, это про нас, про нашу жизнь!

Яркий персонаж достался ведущей актрисе Даугавпилсского театра Жанне Лубгане. По ее воспоминаниям, режиссер работал очень тщательно.

"Над двумя небольшими эпизодами трудились несколько дней. Репетировали, потом снимали без монтажа. Выкладывались настолько, что я чувствовала: еще немного – у меня сосуды лопнут", - призналась она.

"Вся Россия – как на ладошке: бедная, несчастная, убогая, глупая и мудрая, несчастный народ, печальные лица, руки людей, тяжелые от работы… Невыносимо печальное кино", - сказал про картину Николай Коляда, который и сам сыграл небольшую роль бомжа. "А ведь до этого Лира играл", - грустно сообщил Лозница.

В пику прошедшим по российской прессе известиям, что картина вызвала неодобрительную реакцию в Каннах, Лозница проинформировал, что во Франции "Кроткая" не сходит с проката уже пять недель, что для этой страны очень прилично. Фильм хорошо пошел и в Латинской Америке. По мнению Лозницы, темы в картине подняты вполне общие - в любой стране в той или иной мере люди знают, что такое презрение человека к человеку и произвол власти.

"Впрочем, в России есть одно качество, которое другим народам понять не под силу – это бесконечный и всенародный садомазохизм, подмеченный еще Достоевским. Это трудно понять умом, потому что нет ему никакого прагматичного обоснования. Все повторяется и движется по кругу, как в дурном сне", – считает Лозница.

Поэтому для него важно, чтобы картину увидели и в России. И шансы есть. Картина вот-вот получит прокатное удостоверение: "Надо лишь сделать шесть "фьюить" (запикать мат) и замазать одну свастику". Свастика, кстати, посвящена героине Лии Ахеджаковой – правозащитнице, именуемой среди жителей города-тюрьмы "фашисткой" и "иностранным агентом".

Название фильма дает прямой отсыл к рассказу Достоевского "Кроткая". Режиссер подтверждает: заимствования есть, ведь Федор Михайлович уже 150 лет назад все знал. Впрочем, в отличие от рассказа, Лозница конец оставляет открытым – после кошмарного сна с изнасилованием в автозаке (прямая цитата из картины Алексея Германа «Хрусталев, машину!») героиня смиренно уходит в ночь, в точности повторяя начало сна. Так же семь лет назад, расстреляв всех из пистолета, исчез во мраке герой фильма "Счастье мое" водитель Георгий.

"Что же делать?" - это одна из немногих фраз, которую время от времени по ходу сюжета произносит в целом безропотная Кроткая. Этим же вопросом задавался философ Николай Чернышевский, сидя в одиночной камере Петропавловской крепости. Там же несколько ранее сидел Достоевский… Тюрьма писателезакаляющая, режиссерокормящая и… зрителевыматывающая.

"Есть ли надежда?" - спросили у Сергея Лозницы зрители в Даугавпилсе.

"Посмотрите на картину Брейгеля "Надежда" - там есть все ответы", - посоветовал режиссер. И обещал в скором времени вернуться в Даугавпилс.

Интервью Сергея Лозницы — о фильме «Кроткая»

- «Кроткая» на самом деле не по одноименной повести Достоевского. Хотя общая идея есть: женщина-жертва замужем за своим палачом. И все равно — не Достоевский.

- Я задумал эту историю давно, в 2009 году. Мы заканчивали «Счастье мое», и в последний съемочный день я ехал в машине с моим оператором Олегом Муту, по пути рассказывая ему о картине, которую хочу снимать. Начиналась история именно так, как сейчас: героиня получает посылку из тюрьмы, едет в Сибирь, приходит к воротам… А потом, думал я, ее призреет милиционер. Будет в чем-то помогать, обманывать, использовать ее. В какой-то момент она это поймет и совершит нетипичный для такого характера, неожиданный поступок. Такой был сначала финал.

Я начал писать сценарий, дошел до ворот тюрьмы и понял: что-то не идет. Появилась блатная хата с оргией, милиционеры стали вести себя иначе, сценарий стал распухать… Я потерял мысль, героиня перестала казаться мне интересной, и я понял, что поступка быть не может. В жизни, конечно, все бывает, но в данном случае меня занимает архетип. И она не способна на такой поступок. Я зашел в тупик, а потом нашелся выход; сам выскочил. Сновидение и перверсное, гротескное, утрированное то ли застолье, то ли бал, то ли партсобрание, где собираются и выступают все ключевые персонажи, которых встречает героиня во время своего путешествия.

- Вы сразу были уверены в этом решении?

- Недописанный сценарий я послал Кириллу Шувалову, художнику-постановщику. Он строгий, у него хороший вкус, и я ждал, что он откажется делать финал. Но он вернул мне сценарий с готовыми эскизами. Сказал — слушай, потрясающая возможность нам сделать что-то другое! Я прямо вижу эту избу, внутри которой — Колонный зал Дома Союзов. Тогда я и начал понимать, что хочу сказать.

- В итоге фильм отчетливо делится на две неравные половины.

- Первая часть картины — путь героини, которая встречает на своем пути разных морлоков, как было и в «Счастье моем». Потом вдруг мы поворачиваем, и я меняю тему. Мы начинаем говорить о власти. Эта тема маячила все время: тюрьма — институт власти. Люди вокруг нее эту власть и создают. Не какой-то злой генерал или президент, не Сталин-Ленин-Гитлер, а люди, все они вместе. Поэтому у меня в сцене прощания все они вместе посылают ее на жертвоприношение.

- Идея коллективной ответственности?

- Она, именно так.

- Бессмысленная, казалось, фраза капитана Лебядкина из «Бесов» — «Таракан не ропщет» — вдруг обрела конкретный смысл. И вселенское значение.

- Это вылезло следующим образом: я не знал, о чем будет говорить свою речь поэт. Должен был актер приехать репетировать, а текста нет. Я так мучился… А однажды вдруг проснулся с этими стихами в голове. Я сразу понял: оно. Так и собирается фильм. Это же не дом я строю, где есть порядок действий — сначала купить кирпичи, потом цемент. Я не знаю, что строю. Складывается все постепенно. Монолог правозащитницы мы писали вместе с Лией Ахеджаковой. А монолог директора тюрьмы - между прочим, он же маршал или генералиссимус, у него четыре звезды на погонах, - писали с [актером] Сергеем Русскиным, каждое слово подбирая. Важным было слово «прения», например.

- За эту сцену Вас и порицают. Вы создали иллюзию реальности - и вдруг от нее отказались, перешли к плоской карикатурной картинке. Реакция протеста у зрителя логична. Я помню, спросил Триера после «Антихриста», предполагал ли он, что публика будет смеяться в ответ на слова лиса «Хаос правит всем». А тот мне ответил: «Конечно, предполагал. Но лис заслужил свою реплику».

- Я на стороне Триера. Существует конвенция — как нужно делать такое кино. Документальная стилистика, реалистичное повествование. Мне хочется все это разрушить. Кино — это иллюзия, и я хочу об этом напомнить. Мне нужна эта сцена, я иду внаглую и не боюсь. Немногие режиссеры рискуют. Все боятся, что публика будет свистеть. А я за то, чтобы лис говорил свою реплику. Он это заслужил. Кино — игра без правил.

- Но Вы же документалист! Хотя и сюрреалист, вместе с тем. И тут это странным образом соединилось.

- Слом в «Кроткой» диктует сама ткань фильма. Гротеск сгущался, а я добавлял еще и еще. Персонаж, например, который кричит «Дай сгущенку». Ассистент по актерам нашел веселого инвалида, который сидит на улице в коляске и задирает всех. Кирилл Шувалов сделал решетку в отделении милиции, и я подумал — посажу в этот обезьянник болтливого инвалида. Он как попугай будет комментировать события. Я переписал сцену, она стала совершенно абсурдной, получилось очень интересно. Так гротеск и начал плясать по всей картине, а потом притянул, вызвал этот финал. Откуда взялся гротеск, сказать не могу. Но пространство вокруг переполнено гротеском, взаимоисключающие явления постоянно соединяются. ОМОН приходит театр обыскивать: это что такое вообще? А такое на каждом шагу. И следующая картина, которую я задумал, «Донбасс», тоже будет утрированно гротескной, уйдет еще дальше.

- Мир изменился с XIX века, русский мир в том числе. А все-таки в твоей «Кроткой» больше от русской классической литературы, чем от кино.

- Мы наследники клише XIX века. В какой-то момент развитие культуры было заморожено, а штампы продолжают действовать. Бороться с этим сложно. Это советское наследие, которым мы пронизаны. А иностранцам это не очень понятно. Им вообще многое непонятно. Вот меня журналисты спрашивали, почему у героини проверяют паспорт. Мол, какую границу она пересекает?

- Это точно подмечено: она пересекает границу. Просто не государственную, а какую-то другую, невидимую.

- Недаром же там стоят эти ворота, через которые все проходят, где просвечивают. Ты заметил, там кто бы ни проходил, система обязательно пищит? И никто на этот писк внимания не обращает. Это Володя Головницкий, наш звукорежиссер, постарался.

- Звук закадровых диалогов напоминает об «Очереди» Владимира Сорокина. Портрет народа.

- Когда-то «Очередь» на меня серьезно подействовала. Наверное, в фильме это и отразилось.

— Все время ждешь, что вот-вот героиню унизят, изобьют, изнасилуют, убьют. Но этого не происходит, вот что поразительно.

- В том-то и дело. Все, кого она встречает, говорят одно: «Уезжай». С тобой-то ерунда приключилась, а были истории пострашнее… Но она идет на рожон. Кабинет доктора Калигари, нет? Однако я не согласен с рецензентом, который написал, что в фильме нет лиц, одни морды. У меня прекрасные актеры, многие — из замечательного театра Коляды. Это у Розы Хайруллиной морда? У Ахеджаковой? Как можно! Люди боятся чего-то не в персонажах фильма, а в самих себе. Что-то есть в структуре русского пространства, некая тяга к саморазрушению, без которой и Достоевский невозможен.

- Другие две литературные параллели — «Мертвые души» и «Замок». Оба не завершены. Но в «Кроткой» финал закольцован.

 - В этом есть и конец, и бесконечность. Фильм может закончиться во времени, но, вместе с тем, не может. Так я нашел выход. Для меня любая драматургическая структура — теорема, и мне необходимо ее решить. Я придумал, как ее уложить в эдакую квадратуру круга. В «Кроткой» есть фраза: «Дурдом сгорел, говорят, сами сумасшедшие его сожгли — но зачем им это было делать, сами и погорели?». Другая закольцованная структура. Я снимал один из моих документальных фильмов, «Поселение», в сумасшедшем доме в деревне Оксочи Новгородской области. Так вот, пару лет назад он сгорел. Возможно, многие мои ранние фильмы были репетицией к «Кроткой».