Жительница Даугавпилса о блокаде: «Надо было спасать свой Ленинград» 42

Не всем быть героями, знаменитыми учеными или великими рекордсменами – можно быть и простым продавцом, рабочим, водителем, дворником. Главное – оставаться человеком: уметь протянуть руку помощи слабому, не выживать за чужой счет, не подличать. Вот о таких простых людях и рассказывает наша рубрика «Судьбы людские». Нынешний ее герой, точнее, героиня – Ольга Николаевна Васильева.

Оля Петрова – так ее звали знакомые ленинградцы, вместе с которыми она, 12-летняя девочка, как могла, защищала родной город. Слушать рассказы о ленинградской блокаде, о том, как мужественно и стойко вели себя маленькие жители города-героя, очень тяжело.

Блокадное детство

Когда 8 сентября 1941 года вокруг Ленинграда замкнулось блокадное кольцо, в городе помимо взрослого населения оставалось 400 тысяч детей.

Оно было страшным, это блокадное детство. Дети рано взрослели и понимали, что такое ответственность не только за свою, но и за чужую жизнь. Юные ленинградцы наравне со взрослыми работали на заводах, выпуская оружие, ухаживали за ранеными в госпиталях, боролись с «зажигалками», выращивали картошку на огородах, стояли в очередях за хлебом, носили воду из Невы.

«Я в Ленинграде оставалась до конца блокады, – вспоминает Ольга Николаевна. – Все детей вывозили. Но мама нас спрятала и не отдала. Она сказала: «Нет уж: умирать, так умирать вместе! А то неизвестно, что и как будет там, куда вас увезут».

Сначала мы жили на Пречистенской улице. Дома все были хорошие, но деревянные. У нас была двухкомнатная хорошая квартира. С первых дней, как немцы начали бомбить Ленинград, я стала дежурить на крыше. Мы подбирали «зажигалки» и кидали их в ящики с песком; когда они гасли, сбрасывали на улицу. Когда в наш дом попала фугасная бомба, нас выселили на Лиговский проспект, в квартиру одного из эвакуированных. А когда война кончилась, хозяин вернулся. Он потребовал свою квартиру и подал на нас в суд. Папа сказал, что мы ни в какой суд не пойдем и освободим квартиру. Вот тогда мы и переехали в Латвию, потому что жить нам было негде.

Моя сестра Нонна была старше меня на 3 года. Когда умерла мама, сестра училась в вечерней школе и жила у своей подруги. Потому что занятия заканчивались поздно, и девушке одной ходить по ночному городу было не безопасно. А я три года жила одна.

Мама умерла 4 декабря 1942 года – как раз, когда папа приехал к нам на несколько дней с фронта. Маму похоронили в могиле моего брата Коли, который погиб до войны. Ему было 7 лет. Мама очень горевала о его смерти. Когда хоронили маму, папа сказал: «Теперь ты будешь со своим сыном!».

Я ходила в 291 школу Фрунзенского района. После смерти мамы директор школы Софья Эммануиловна хотела меня удочерить, но не успела. Она тоже умерла. У нее погиб муж, а потом на войну забрали сына. Думали, что и он погиб, но позже выяснилось, что он жив, был в плену».

Мужество детей

«В школе мы занимались с утра и до часу дня, затем до четырех часов я делала уроки. Детей в классе было много – человек восемнадцать. У меня была подруга Тоня. Очень боевая. Она следила, чтобы на меня никто не нападал: я была маленькая, щупленькая. Но дети были все очень хорошие. Потом нам давали обед. Как ребята говорили, «крупина за крупиной гоняется с дубиной». Но и такому супу мы были очень рады.

Тяжело было. Многие умирали. Люди шли по улицам, падали и умирали. Трупов было много, не успевали вывозить. Я уже ничего и никого не боялась. Говорили, что у нас в Ленинграде было большое вредительство. Слышала, как дети говорили, что начальник Ленинграда был за то, чтобы пришли немцы.

Софья Эммануиловна давала нам задания, все время заставляла нас работать. Надо было спасать свой Ленинград, помогать военным. После школы забегала домой, чтобы оставить портфель, и ехала в госпиталь, где работала. Ехать надо было после 5-ти, потому что до полшестого в госпитале был ужин. Софья Эммануиловна говорила: «В ужин ни в коем случае не ходите. Будете смотреть человеку в рот – и раненый сам не съест, отдаст вам. А он сам голодный. Ему надо поправляться. Он – воин. Ему надо на фронт, воевать с фашистами».

В госпитале я работала часов до девяти вечера. Что мы, дети, делали в госпитале? Тем раненым, кому нельзя было пить после операции, смажешь водой губы. Тем, кому можно пить – воды принесешь. Другому поможешь ножку подвинуть, потому что раненый сам этого сделать не может. Медсестер было немного, и они были постоянно заняты. Мы помогали, чем могли

Часов в десять я уже была дома. Соседская бабушка всегда заходила ко мне и давала или картошки, или очистки. Картофельную шкурку я чистила, варила и с удовольствием ела».

Кипяток на ночь

«Папа служил во флоте в Кронштадте. Когда мамы не стало, он попросился, чтобы его перевели в пехоту на Ладогу. Потому что солдатам выдавали махорку, а на флоте давали папиросы. Папа не курил, табак присылал мне. На Кузнечном базаре я меняла махорку на хлеб или на какую-нибудь крупу. Папиросы никто не брал, их поменять было невозможно. А махорку брали все. Приспосабливались, как могли.

Рядом со мной в квартире жили хорошие соседи: бабушка, ее дочь, зять-инвалид и девочка. Бабушка мне говорила: «Если что – ты мне стучи в стенку. У нас семья, мы тебе поможем». У людей были огороды, и они мне приносили замерзшую картошку и оставляли ее у меня под дверью, чтобы я хоть что-то покушала. Картошку я заливала водой: два-три раза ее сменю, хорошенько картошку помою, сварю и съем. Летом я ездила собирать лебеду. Я ее тушила. Мальчики собирали кору с деревьев – ее тоже можно было пожевать. Я им наливала супа из лебеды, а они мне давали кору.

Хорошо, что квартирка у нас была маленькая: дров не было, топить было нечем. У нас были книги – я их рвала и ими топила себе печку, кипятила воду, чтобы попить на ночь горячей водички. Папа говорил, что и армию плохо кормили».

Мирная жизнь

«В Латвии, в Выдришах, папа работал шофером. Возил фляги со спиртом. А я на лошади развозила брагу по частным домам. Люди эти отходы брали для свиней. Когда завод в Выдришах закрыли, папа устроился работать механиком на катере в Риге. Они поднимали со дна реки железо. У него на катере была двухкомнатная каюта, там мы и жили. Моя сестра жила в общежитии фарфорового завода, где и работала.

В Риге меня рекомендовали на работу на табачную фабрику. Я не могла работать – задыхалась от запаха табака. Все девчонки курили и мне советовали: «Ты начинай курить, и тебе запах мешать не будет». А я думала: зачем мне привыкать курить, если я никогда не курила и курить не буду? Потому что для этого нужны деньги – а где я их возьму? Лучше я лишний кусок хлеба куплю себе».

В 1953 году Ольга Николаевна вышла замуж за старшего лейтенанта-артиллериста, и молодые уехали по месту службы на Дальний Восток, на военно-морскую базу Де-Кастри. Как вспоминала Ольга Николаевна, это были самые прекрасные годы, хоть и жили в бараках. В 1961 году мужа демобилизовали, не дав ему всего год дослужить, чтобы получить военную пенсию. Это был год тотального сокращения армии, когда уволили примерно 1 миллион 300 тысяч солдат и офицеров, что составляло почти треть всех военнослужащих в СССР к тому времени. Семья вернулась в Ригу.

Жительницей Даугавпилса Ольга Николаевна стала 4 года назад, когда переехала в наш город из столицы.

Цитата

«После школы забегала домой, чтобы оставить портфель, и ехала в госпиталь, где работала. Ехать надо было после 5-ти, потому что до полшестого в госпитале был ужин. Софья Эммануиловна говорила: «В ужин ни в коем случае не ходите. Будете смотреть человеку в рот – и раненый сам не съест, отдаст вам. А он сам голодный. Ему надо поправляться. Он – воин. Ему надо на фронт, воевать с фашистами».