«Родная речь» без Толстого 8

Вот “Родная речь” для шестого класса от Zvaigzne. Бросается в глаза потрепанная обложка, желтая грубая бумага, редкие убогонькие рисунки. Издано вроде в девяностых годах, а по качеству напоминает где–то сороковые. И то сказать — в Латвии на русских детей не разбрасываются! Теперь о содержании. Первые несколько десятков страниц занимают переложения библейских сказаний в эдаком экуменическом духе, чем–то напоминающем истории из брошюрок мормонов или свидетелей Иеговы. Затем идет фольклор, в том числе латышский. “Братья, братья, берегитесь,/Лайву к берегу гоните”. Лайва, это, надо полагать, лодка — ну тогда почему бы ее не назвать по–русски? Наверное, лет через 10 будем так билингвальничать: “Дед Мазай и закисы”. А вот уже и чисто латышский текст пошел. “Переложите на русский язык эти дайны”, — дает задание учебник. Стоп, секундочку — это ведь вроде “РОДНАЯ речь”, но ее отчего–то настойчиво превращают в урок латышского языка.

Идем дальше. Вот стихотворение Некрасова “Школьник”. Не самое, прямо скажем, знаковое в его поэзии — зато рядышком есть перевод Фрициса Бривземниекса. Содержание совершенно искажено. Вот у Некрасова, например, есть строки: “Вот за что тебя глубоко я люблю, родная Русь”, а по варианту Бривземниекса учебник задает вопрос: “Чем, на твой взгляд, может быть оправдан В СТИХОТВОРЕНИЕ (так в тексте — с грамматикой не дружим! — Н. К.) Фр. Бривземниекса образ мифологического существа — богини Лаймы?” Да шут его знает, к чему его этот младолатыш–фольклорист приплел. Не было у Некрасова никаких Лайм.

Среди текстов “Родной речи” видное место занимает подборка произведений Яниса Порука. Классик латышской литературы, если принимать во внимание сравнительный ее возраст с русской, где–то равен по значению и актуальности Фонвизину или Державину. Так или иначе, тексты Порука в “Родной речи” для русских шестиклассников занимают 28 страниц. А вот Лев Толстой — 0 страниц. Нет такого писателя! Может быть, потому, что его тексты кажутся воинственными — писал ведь он об имперских войнах, что в “Севастопольских рассказах” и “Казаках”, что в “Хаджи–Мурате” и “Войне и мире”. С другой стороны, в конце жизни Лев Николаевич как раз выпускал всяческие моральные и нравоучительные рассказы в евангельском духе — так почему бы хоть их не включить в хрестоматию? Пусть даже за счет “гениального” Порука, который, между нами, писателем является третьестепенным.

Остается надеяться на то, что учителя русской литературы вспомнят о тех учебниках и хрестоматиях, которые привезены из России. И тогда все пойдет, как в стихотворении “Школьник” (в оригинале Некрасова, а не в “переложении” Бривземниекса):

Не без добрых душ на свете —
Кто–нибудь свезет в Москву.
Будешь в университете —
Сон свершится наяву.

…Пока же, увы, адекватное преподавание русской литературы в Латвии нам может только сниться.