Слово и дело президента России

Журналисты за завтраком оглядывались по сторонам и, не обнаружив никакой суеты и дополнительных секьюрити, заключали пари: будет — не будет. Но когда на входе в конференц-зал нас выстроили в очередь к металлоискателю и долго сличали пресс-карты с паспортами, стало ясно, что в отеле предприняты особые меры безопасности.

Потом коллеги рассказывали, что за полчаса до приезда президента России к отелю перестали подходить рейсовые маршрутки, что двор закрыли для частного транспорта, а на крыше гостиницы возникли люди в штатском.

И все же появление Владимира Путина в центре взбудораженной терактами Москвы выглядело не менее обыденным, чем приезд Вайры Вике-Фрейберги на съезд фольклористов в рижский Дом Конгрессов.

Путин стремительно вошел в зал, обгоняя не поспевающих за ним людей, быстро сел, не обращая внимания на приветственные аплодисменты, и сразу включился в разговор.
Любопытно, что никто из присутствующих руководителей агентств не спросил президента России о ходе расследования трагических событий в Беслане. Спрашивали о развитии демократии в России, о ЮКОСе и Газпроме, о свободе слова, о США, Ираке, Иране…
Путин сам заговорил о терроре, дав понять, что для него сегодня главное — это. Он сослался на разные словари, в которых слово “террор” означает одно и то же, поэтому и отношение к нему должно быть одинаковым во всех странах. “Мы сами выпустили джинна из бутылки, — сказал Путин. — И теперь сами должны загнать его назад”.

Я слушала президента России и радовалась, как глубоко он все понимает, как точно оценивает. Почему же крови-то столько льется в России? Почему организаторы
терактов до сих пор на свободе?

Вечером в одной дружеской компании я спросила у знакомого российского генерала: “Почему ваши спецслужбы за 10 лет войны в Чечне не могут справиться с одним Басаевым?” Генерал скорбно вздохнул и ответил: “Потому что поручают ловить тем, кто не может поймать. А тем, кто может, не поручают”.