Театр единомышленников

25 декабря в Риге, в Театре русской драмы, начинаются гастроли израильского театра “Гешер”. Гости покажут зрителям одну из своих лучших работ, удостоенный многих наград спектакль “Раб” по роману лауреата Нобелевской премии Исаака Башевиса-Зингера. В преддверии гастролей собственный корреспондент Телеграфа в Израиле Лев Малинский взял интервью у художественного руководителя театра “Гешер” Евгения АРЬЕ.

Коллектив с уникальной судьбой

— Два года назад латвийские зрители увидели ваши знаменитые спектакли “Деревушка” и “Город”. Чего вы ждете от новых гастролей?
— У нас остались самые теплые воспоминания о гастролях в Риге, хотя мы были там не в самое теплое время года. Вообще, Рига всегда считалась одним из театральных центров бывшего Союза, городом с интеллигентной и взыскательной публикой. И это не дежурный комплимент, который я как гость вроде бы обязан высказать в адрес хозяев.
В Риге работали прекрасные режиссеры — Аркадий Кац, Адольф Шапиро (он, кстати, несколько лет назад поставил в нашем театре “Трехгрошовую оперу”). С Ригой у меня связаны и личные воспоминания — еще молодым режиссером я ставил в рижском ТЮЗе спектакль “Дорогая Елена Сергеевна”. Так что я рижскую публику знаю не понаслышке. А для двух наших актеров гастроли в Риге — это своеобразное возвращение “домой”: в нашем театре успешно работают бывшие рижане — Борис Аханов, в прошлом актер Театра русской драмы, и Евгений Гамбург, актер рижского ТЮЗа.
— Судьба “Гешера” уникальна — наверно, это единственный театр в мире, где одна и та же труппа играет спектакли на двух языках. Как вы адаптируетесь в культурном пространстве Израиля?
— Конечно, наша ситуация в некотором роде была вынужденной. Когда мы начинали наш театр 14 лет назад, мы играли на русском языке. Но уже первый наш спектакль “Гильденстерн и Розенкранц мертвы” вызвал такой интерес у местной интеллигенции, что мы поняли: надо играть и для них. Так возник двуязычный театр. С годами в труппу влилась большая группа молодых артистов — уроженцев Израиля. Так получилось, что русскоязычные актеры у нас играют на иврите, а те, для которых родной язык — иврит, играют на русском. Правда, в последние годы мы ставим спектакли на иврите с русскими титрами на специальном экране над сценой. Это связано с тем, что “Гешер” стал общепризнанным лидером израильской сцены, а большинство зрителей все-таки коренные израильтяне. При этом мы не приспосабливаем наши постановки под местную театральную школу. Мы играем в традициях русской театральной школы, и молодые израильские актеры, приходящие в нашу труппу, этому очень рады.

Выживание в условиях рынка

— Однако вашему театру в Израиле приходится нелегко…
— Как и любому театру в условиях свободного рынка. Дотации от государства минимальны, наша жизнь целиком зависит от зрительского успеха, от кассы.
Вместе с тем, мы не делаем уступок своим принципам серьезного театра. И не ставим чисто развлекательных пьес, уже прославившихся на Бродвее, что, кстати, делают в погоне за зрителем многие израильские театры. К тому же мы зависим и от общей ситуации в стране — сами понимаете, что в период, когда каждый день происходили теракты и гибли мирные израильтяне, народ не очень был расположен ходить в театры.
— И все-таки, как бы вы определили ваш театр: как еврейский, русский, космополитический?
— Я не задумывался над такими определениями. В нашем репертуаре есть много спектаклей, в которых говорится о судьбе еврейского народа. “Деревушка” — поэтический рассказ о возникновении еврейского государства, спектакли по романам Башевиса-Зингера “Раб” и “Шоша”, спектакль “Город. Одесские рассказы” — по произведениям Бабеля, пронзительный трагифарс “Адам — сын собаки” о катастрофе европейского еврейства, который мы играем не в зале, а в палатке цирка шапито. Но мы играем также и мировую, и русскую классику. Я все-таки думаю, что у нас космополитический театр. Ведь нас прекрасно принимают и понимают всюду, где мы играем. А мы были во многих странах — играли на самых престижных сценах США, в Лондоне, Париже, Варшаве, Дублине, Эдинбурге, Мюнхене, Вене. А в прошлом году мы гастролировали в Москве. Честно скажу, что очень волновались, для нас Москва — театральная столица, и сейчас там в моде не совсем тот театр, который мы исповедуем. Тем дороже для нас был триумф в Москве. Мы получили прекрасную критику. Причем критики особо подчеркивали, что они увидели тот театр, по которому истосковались зрители, помнящие Товстоногова и Эфроса.

Не изменять принципам

— Как вы выбираете пьесы для постановки? Как строится репертуарная политика театра? Как влияет на нее ситуация в стране, вообще израильская действительность?
— Это непростой вопрос. Есть разное понятие актуальности. Театр в Израиле в некотором роде выполняет ту же роль, что выполнял в Советском Союзе — это явление не только художественное, но и социальное, общественное. В Израиле, например, многие театры понимают актуальность буквально, по принципу “утром в газете — вечером в куплете”. То есть некоторые спектакли — это просто инсценировки по газетным статьям, случаям из жизни, получившим большой резонанс в обществе, постановки на злобу дня. Мы понимаем актуальность иначе. Я считаю, что наш мольеровский “Тартюф” актуален, поскольку для Израиля очень важна и болезненна тема религиозного лицемерия. Сейчас мы готовимся ставить “Медею” Еврипида. И для нас она тоже актуальна, ибо это трагедия о войне и мире, о судьбе женщины в мире войн. И даже мюзикл “Сатана в Москве” по булгаковскому “Мастеру и Маргарите”, который прошел с бешеным успехом у израильской публики, тоже воспринимался как актуальный. Ведь Ершалаим Булгакова всего в часе езды на автомашине от нашего зала. И спектакль “Раб” для нас чрезвычайно актуален, потому что он о ксенофобии, об антисемитизме и сложном отношении евреев к гоям — неевреям. И хотя действие спектакля происходит в XVII веке, многие зрители в зале плачут. К сожалению, проблемы, поставленные в этом спектакле, не изжиты до сегодняшнего дня.

Не работа, а миссия

— А как вообще вы пришли к “Рабу”? Насколько я знаю, его никто никогда не инсценировал.
— Когда я прочитал “Раба”, то просто заболел им. Три года я думал над этим романом. Меня удивляет, что до сих пор никто не экранизировал его, ведь, по-моему, он идеален для кинематографического воплощения. Однажды мне в голову пришел образ — все действие происходит на земле, в грязи… И возникла такая форма нереалистического спектакля… Хотя вроде бы все реалистично. И все как-то сразу уложилось…
Это спектакль о том, как еврейский юноша после погромов оказывается в рабстве в польской деревне и влюбляется в польскую девушку. Потом его выкупают из рабства, он возвращается в свое местечко, а его любимая следует за ним. Но влюбленным из двух разных миров нет места ни среди поляков, ни среди евреев. Такая история Ромео и Джульетты, только поднятая на куда более высокий уровень вражды — вражды не родов, а народов, культур, религий. Подозреваю, что и для Латвии эта проблема достаточно актуальна.
— “Гешер” многие называют “театром Арье”. Подавляющее большинство спектаклей поставлено вами, на них лежит отпечаток вашей личности. Это — позиция?
— Наш театр — это то, что на Западе называется “театральная компания”. Это не просто репертуарный театр, это коллектив единомышленников, воспринимающих свою деятельность не как рутинную работу и способ заработка, а как некую миссию. Так получилось, что наш театр сплотился вокруг меня, ведь я был инициатором его создания. Но я очень хочу привлекать к постановкам и других режиссеров. И они уже ставили спектакли на нашей сцене, например Адольф Шапиро. К сожалению, во многих случаях эти попытки были неудачными, приглашенные режиссеры не могли вписаться в театральную идеологию нашей компании.
— Какие главные задачи ставите сейчас перед собой вы и ваш театр? О чем вы мечтаете?
— Если говорить откровенно, мы мечтаем выжить, что само по себе непросто. Продолжать работать, не делая уступок массовому вкусу, ставя высококлассную драматургию. Мы не собираемся переходить на поточное производство постановок, как это принято во многих больших израильских театрах, выпускающих по 10-12 премьер в год. Мы делаем, если можно так сказать, штучную продукцию. Зато при этом мы не имеем права на ошибку. Для нас каждая неудача может стать роковой. Это является определенным стимулом к качественной работе, добавляет адреналина, “драйва”.
— Спасибо. Желаю вам успеха во встрече с рижскими зрителями.