Прощение или Всепрощение? 9

Германия. Гамбург. 1934 год. В семье молодого генерала, занимающего – с благосклонности к нему Гитлера – пост руководителя гамбургской полиции, ждут прибавления в семействе. В семье уже есть три мальчика. Родители ждут девочку. Одновременно с этим событием семья ждёт приезда фюрера. Эти два события совпадают, и фюрер становится крёстным новорожденной Роземари. Роскошный особняк генерала жители заполняют розами.

Через год Гитлер назначает отца Роземари комендантом полиции в Берлине. Молодой генерал становится личным телохранителем фюрера во время Олимпиады.

“После Олимпийских игр, – пишет автор, – в Берлине всё очень быстро изменилось. Мой отец был убеждённым христианином, но, как многие в то время, был во власти гитлеровского влияния… Отец был родом из Восточной Пруссии, и уже многие годы его окружали хорошие друзья-евреи, поэтому он не мог согласиться с проводившейся в Берлине идеологией. До Хрустальной ночи отец не дожил…

Мой отец, потеряв в силу своих убеждений благосклонность Гитлера, попытался начать нормальную жизнь в другом городе. Благодаря степени доктора ему удалось получить место ландрата, главы местного самоуправления. Однако партия Гитлера не выпускала его из виду и преследовала повсюду, поскольку он не хотел им подчиняться. Однажды вечером к нам в дом пришли из гестапо. Они дали отцу капсулу с ядом и поставили перед выбором: или он примет яд, и тогда назавтра все узнают, что у него был сердечный приступ, или они отправят семью в ссылку.

Какой выбор был у отца, если принять во внимание молодую жену и четырёх детей? Вскоре после смерти отца началась Вторая мировая война. Двое из моих братьев были призваны в армию".

Это может показаться странным, но при чтении воспоминаний немецкой женщины о судьбе её семьи в годы войны я невольно ловил параллели из моего военного детства… Роземари пишет о разбомбленных эшелонах с беженцами-немцами, и я вижу, как над нашим эшелоном, набитым беженцами-евреями, кружат немецкие самолёты, и так низко, что я улавливаю самодовольный оскал лётчика после попадания бомбы в один из вагонов… Роземари пишет о том, как на её глазах умирали от голода немецкие женщины, а я вижу мою молодую маму, умершую от голода в 1944-м… После смерти матери я добровольно ушёл в Советскую армию, где уже воевал мой отец.

Автор не скрывает своего отношения к русским солдатам и офицерам, охватившее немцев после поражения Германии: “Взрослые рассказывали друг другу наводящие ужас истории. В моём сердце рос напряжённый страх”. И такое воспоминание: “Измождённая голодом семья наша попала к немецкому крестьянину, у которого работал русский военнопленный… Моя мама вошла на кухню и впервые встретила того русского. Она тут же выбежала из кухни и категорически отказалась есть за одним столом или находиться в одном помещении с ним…” Далее ещё одно откровение Роземари: “Страх перед русской армией врезался в моё сердце. Из-за него я никогда не навещала своих родных в бывшей ГДР”.

Глубоко верующая христианка, Роземари, как она сама признаётся, на протяжении десятилетий чувствовала, что её сердце “наполнено горечью и осуждением”. Она не понимала, почему так происходит с ней. Она была убеждена, что всех простила… В середине восьмидесятых Роземари тяжело заболела… Её спасли не врачи, а звонок подруги: “Роземари, у тебя в сердце непрощение и горечь обиды. Вероятно, есть кто-то, кого ты ещё не простила”.

“Бог указал мне на то, что пряталось глубоко в моём сердце, – пишет Роземари. – Боже, я прощаю Гитлера, гестапо, но не русских. Их не могу!” И тут я услышала тихий голос Бога: “Если ты их не простишь, то и Я не смогу простить тебя”. Это попало в цель. Я заплакала". И вот финал: "Бог проговорил в моём сердце: “Когда-нибудь Я пошлю тебя к русским, и ты будешь рассказывать им о Моей любви!” Когда позже открылись границы, я была готова нести послание Божьей любви к моим бывшим врагам. Я даже начала изучать русский язык, и Бог наполнил моё сердце Своей бесконечной любовью к ним".

“За прошедшие годы у меня часто появлялась возможность в балтийских странах разговаривать с русскими школьниками… Их осуждают и ненавидят за то, что совершили их родители… Я могла поставить себя на их, школьников, место, и это открывало их сердца перед моим посланием, так что и они прощали своих врагов. Это же послание достигало своей цели и в русских общинах, где существовали те же проблемы”, – эти мысли автора, как и многие иные, напоминают улицу с односторонним движением. Невольно возникает вопрос: а не пыталась ли Роземари Клауссен пробудить чувство прощения в сердцах тех, кто ненавидит невинных русских школьников? Увы, мемуары молчат об этой стороне жизни христианки.

Мне дорого чувство прощения. Я в своё время назвал свою книгу рассказов “Прощение”. Но, прочитав мемуары Роземари Клауссен, я постоянно наталкиваюсь на некую недоговорённость автора там, где требуется ясное и мужественное слово о добре и зле. Обилие цитат из христианских канонов не спасает авторскую позицию. Сама собой напрашивается мысль о том, что слепая вера не имеет преимуществ перед безверием. Божественные ценности обогащают мышление тех, кто способен глубоко мыслить.

“Не может ли фашизм влиять на твою жизнь?” – как-то спросила у Роземари её подруга. “Нет, этого не может быть, потому что мой отец был против Гитлера”, – возразила я довольно резко. “Мы можем помолиться и спросить об этом Бога”, – последовал её ответ. После молитвы я осознала: хотя мой отец и был против Гитлера, он всё же присягал немецкому знамени, и в глубине души он до конца оставался солдатом и национал-социалистом".

Роземари озаглавила одну из главок: “Влияние предков на нашу духовную жизнь”. Вынося свой приговор отцу, она не замечает, что вольно или невольно выносит вердикт и себе, отказавшись в своих мемуарах открыто и убедительно рассказать о вине Гитлера перед Германией и немцами, о своём отношении к злодеяниям фюрера. Холокост не обозначен в мемуарах всепрощающей христианки ни единым словом. Жаль, что автор поставил знак равенства между прощением и всепрощением, обойдя трагическую библейскую мысль:

- Всё прощается, пролившим невинную кровь не простится никогда.
Прощения заслуживают те, кто может каяться – то есть, сильные, а слабые – оправдываются и замалчивают

Леонид КОВАЛЬ.