Андрей Мамыкин: «Позволено все!» 12

Когда договаривалась с Андреем Мамыкиным об интервью, он сразу предупредил: о НСРТ и Клецкине все комментарии после суда.

Да и бог с ним. О пресловутом опросе телезрителей 5–го канала по поводу независимости ЛР, о наезде Национального совета по радио и телевидению на ведущего программы “Без цензуры” и так уже высказались все, кто мог и хотел. Последнее слово — за Фемидой.

Выбрала я не самый удачный день для встречи: Андрей подхватил ротавирус и чувствовал себя “как случайно выживший ливанский солдат, по которому проехал израильский танк”. Я посмеялась шутке своего бывшего коллеги по “Молодежке”, а ныне телезвезды вселатвийского масштаба. Забавно, что Мамыкин по опросу сайта Latvijasvards.lv вошел в двадцатку самых популярных людей Латвии, обойдя даже Шлесерса. Народ теперь просит у Мамыкина автографы, а фанаты посвятили его персоне страницу в Интернете. Но у нас с Андреем осталась “субординация” еще с тех лет, когда он пришел в “СМ–Сегодня” пацаном: то есть я к нему “на ты”, а он ко мне “на вы”.

Андрей, сидевший второй день на чае и смекте, пригласил меня в служебное кафе, насквозь пропитанное запахами жареного мяса. Я оценила мужество.

На разговор отвели час — потом Андрею надо бежать в студию, готовиться к очередному прямому эфиру. 634–му по счету.

— Слушай, ты весь такой больной пришел на работу — это что: героизм, фанатизм или желание заработать все деньги?

— Есть профессии, где нельзя болеть. Вот балерины не болеют, и мы тоже. Вот если бы я был директором или министром, я бы, конечно, остался дома.

— Ага, так ты поэтому выставлял свою кандидатуру на должность директора KNAB? Легкой жизни захотел? А если без шуток — это был, конечно, эпатаж. Но если бы, прости господи, тебя выбрали?

— Я знал, что не выберут. Но если бы выбрали, пошел бы работать. Как честный человек я хочу бороться с коррупцией.

— Да ну?

— А вам что, нравятся полицейские, которые взятки берут? Или чиновники, которые задницу не поднимут, пока ты им что–то не принесешь?

Все очень просто. Государство — это не речи Затлерса, не флаг, гимн и герб. Государство начинается с чиновника социальной службы, который окажет помощь бабушке.

— То есть ты такой у нас идейный, патриот…

— Нет, я не идейный и не патриот, я циник и прагматик. Я убежден, что жить честно выгоднее. Брать взятки и получать тысячные зарплаты — это хорошо на сейчас и еще на какое–то время. Но в конце концов тебя выгонят с должности, посадят в тюрьму. Так что это абсолютно циничный расчет.

— Насчет цинизма. По поводу оскорбительных для русских, для ветеранов Великой Отечественной реплик Карлиса Стрейпса на его интернет–блоге ты высказался в том духе, что тебе это не нравится, но Стрейпс имеет право выражать свое мнение. Я хочу понять, где та грань между высказыванием мнения и оскорблением другого человека, между неприязнью и разжиганием ненависти в обществе?

— Я, наверное, выскажу очень радикальную мысль, но я считаю, что позволено все. Свобода слова не имеет границ. Вот вас оскорбляет фраза “русская свинья”, сказанная в ваш адрес?

— Безусловно.

— А меня нет. Потому что я это не воспринимаю. Мы в разных плоскостях с теми, кто это себе позволяет.

— Не все такие толстокожие…

— Ну нас, может быть, профессия журналиста закаляет.

— А что делать незакаленным? Разве журналист не несет ответственности за то, что излагает публично?

— На мой взгляд, нельзя только одно: призывать к физическому устранению какой–либо этнической группы. Вот если бы Стрейпс написал: давайте вырежем цыган — тогда без вопросов.

А он написал, что народ Ушакова — в России, а в Риге народ Ушакова — это пятая колонна России. Ну так это политическая дискуссия. Для меня эти взгляды неприемлемы, но он имел право их высказать. И французские просветители говорили, и Уинстон Черчилль любил повторять: мне глубоко противны ваши взгляды, но я готов умереть за то, чтобы вы имели право их высказать. Так что Стрейпс может сколько угодно писать “Русские — вон!” Кстати, мне он симпатичен тем, что как раз является апологетом полной свободы слова в американском понимании.

— Продолжением абсолютной свободы слова стала похабщина на виртуальных форумах, где помои льются рекой.

— Что ж вы по помойкам–то ходите?

— Позволь, я захожу на обсуждение какой–то темы или статьи, там много адекватных людей и толковых суждений, но непременно выныривают субъекты, которые переходят на личности, хамство и матерщину.

— Это проблема этих людей.

— А по–моему, это проблема всех нас. Нормальный юзер уйдет из Сети оплеванный, с этим мерзким ощущением он возвращается “в мир”. Слово, изреченное или написанное, не испаряется в пространстве бесследно. Кого–то оно ранило, кого–то озлобило — значит, отравило среду.

— Ну пусть не ходят по помойкам. Там воняет…

— А тебе не кажется, что все наше общество превращается в одну такую помойку? Слушаешь новости каждый день — там украли, тут разворовали, здесь натравливают одних на других…

— Новости не могут быть плохими или хорошими. Они такие, какие есть. Если Затлерс сморозит глупость, так что, журналист должен умолчать об этом? Но если он сделал хорошее дело, мы честно покажем и это. Мне все равно, хорошая новость или плохая.

— А мне нет. Потому что за новостью моя страна, значит, и моя жизнь, жизнь моих детей. Но перейдем к телевизионной кухне. На ТВ–экране ты каждый день в 18.30, пять раз в неделю. Это же конвейер!

— Мне интересно это делать, и я делаю это с удовольствием. Более того, уже с мая с перерывом на лето, а потом с осени и по сей день я езжу каждую субботу в Даугавпилс и делаю программу “Без цензуры” на местном телевидении. А там она полтора часа и похожа на дискуссии у Домбурса в Kas notiek Latvijā: 6–7 участников — все спорят, поливают друг друга. Это стереотип, что на региональном уровне нельзя сделать хорошую программу. Мол, мы такие маленькие, у нас тут ничего не происходит… Все происходит!

— В столице то же происходит, но беда с яркими личностями. Те, кто есть, уже многократно нашим братом журналистом засвечены. В твоей программе, я вижу, та же проблема. Приходит какой–то чиновник или председатель профсоюза, сидят с каменными лицами, жуют мочало…

— Ну да… Такие персонажи могут угробить передачу. Ну тогда даю больше звонков зрителей, зачитываю больше электронных посланий. Проблема в том, что ты должен понять собеседника, встретившись с ним за час до эфира. Если я его почувствовал, настроился на его волну — тогда все получится. Были и откровенно провальные передачи. Когда покупатели одной торговой сети отравились пюре, купленным в кулинарном отделе супермаркета, и подали на компанию коллективный иск в суд. Это было в мае 2008 года. Как сейчас помню одного пострадавшего — его звали Марис Целитанс. Когда я его приглашал в студию, то говорил с ним по–латышски, и он мне так эмоционально все рассказывал. И вот он пришел на эфир, а ему лет 19 — поколение, выросшее в независимой ЛР. И вдруг он с ужасом понимает, что программа–то на русском. И впадает в ступор. Я задаю ему вопросы: “Расскажите, как это все получилось.” Он молчит. “Ну где это произошло?” Он: “Kulinarijā”. И опять молчит. "Ну вы почувствовали себя плохо, что с вами стало? Он: “Temperatura”. И молчит. Вот это была хана!

— Пишущим журналистам проще — мы–то можем “спрятать” косноязычие собеседника и сократить заведомые его благоглупости. А в прямом эфире все на виду…

— Так тем программа и интересна! Ну вот такой герой в студии. Неказистый, но он тоже человек. Это из разряда — остановите землю, я хочу сойти! Ну да, такая у нас страна и такие люди.

— Тут еще вопрос ментальности — латышская публика очень закрытая, холодная…

— Но и ее можно разговорить. Кстати, у нас 95 процентов гостей в программе — латыши. Парадокс: русская программа, а все приходят.

— А после скандала с тем твоим рисковым опросом 18 ноября угроз от латышской аудитории не получал в свой адрес?

— Да писали, конечно, на электронную почту. Я на ЖЖ выложил около 200 ругательных писем. На разных порталах чехвостили. Шины не прокалывали, слава богу, но на одном портале обещали отрезать детородные органы, чтобы не наплодил себе подобных.

— Поздно, двое сыновей уже растут…

— Да, поздно. На втором портале требовали отнять гражданство и выгнать из страны и прочее.

— А говорил, по помойкам не надо ходить.

— Я это не читаю — это обязанность моего помощника. Люди не могут понять простого: свобода слова для всех одинакова. Нельзя разрешать Стрейпсу писать о своих убеждениях и запрещать это делать Мамыкину или Кабанову.

— А чем закончился конфликт с юристом Дома Москвы Михаилом Иоффе, который, после одного из выпусков “Без цензуры”, подал на тебя в суд иск за клевету и оскорбление чести? Он как–то заявил, что готов пойти на мировую.

— Но никуда не пошел. Я даже весь последний год никуда из страны не выезжал. Сейм летом прошлого года эту статью отменил — потому за оскорбление чести можно штраф взять, но нельзя сажать в тюрьму. А мне не повезло. Мое дело успели начать до того, как сейм принял эти поправки.

— Значит, ходишь под уголовной статьей… Мысль–то свербит — а вдруг “посодют”?

— Ну, может, и свербит… У меня очень много знакомых, которые сидят в тюрьме. И много незнакомых людей пишут из зоны. Конечно, там неприятно, и я бы не хотел, чтобы кто–то там оказался, в том числе и я. Но и в тюрьме тоже жизнь, тоже страсти. И там есть люди достойные, а есть подлые и низкие. Окажись я среди них — значит, Господь послал мне испытание.

— А жена тоже так философски относится к перспективе носить тебе передачи?

— Жена, наверное, переживает.

— Но не говорит: Андрей, кончай лезть на рожон?

— Нет, но иногда, посмотрев ту или иную программу, которая явно вызовет общественный резонанс, она подходит и спрашивает: слушай, а зачем ты бросал гранату в выгребную яму? Ты не мог не бросать? Нет, я не могу.

— Она смотрит все твои передачи?

— Не все. Но я спрашиваю ее мнение по отдельным выпускам. Мне это интересно, потому что в ней умер хороший режиссер–постановщик. Она экономист по образованию, но очень тонко чувствует драматургию в студии.

— При том что ты называешь себя циником и прагматиком, Православная церковь наградила тебя золотой медалью Святого великомученика Иоанна. Чудно, однако…

— Для меня было символично, что это награждение прошло почти одновременно с возбуждением уголовного дела по иску Иоффе.

— Знак свыше: получил медаль великомученика — отмучайся свое.

— Ну что ж, в жизни любого человека небо и земля идут рядом. Выгребная вонь е–форумов — и тут же добрые слова человека, мнением которого ты очень дорожишь — в профессии или в жизни. Это все идет рядом.

“Вести Сегодня”, № 25.

Автор: Наталья Севидова