Определенные исторические даты неизбежно вызывают обострение “спора о терминах”, а тут еще современники подбрасывают материала своими митингами. “Путч”, “переворот”, “оккупация” – как только не называют сегодня события, совсем недавно бывшие каноническими в официальной истории.
Какие бывают революции и как их распознать
“Революция роз”, “белых повязок”, “зонтиков” – это из политических новостей нашего времени. Одни на это обижаются, другие смеются, третьи с жаром доказывают правомерность столь уничижительных или романтических определений.
“Путч не может кончиться удачей…
…тогда он называется иначе", как говорилось в шуточных рифмованных строчках с философским подтекстом. Тем не менее кому-то сегодня рассуждения о революции применительно не только к 1940 году в Латвии, но даже к 1917-му в России покажутся пустой пропагандой.
Однако, если исходить из смысла этого термина, ничего надуманного здесь нет. Ведь что такое революция? Это коренная, одномоментная и резкая (в отличие от эволюции – длительной и постепенной) ломка основных устоев общества. Разве не это случилось в России в 1917-м или в Латвии в 1940 году?
Другое дело, что революции происходят как по сугубо внутренним причинам, так и могут разными способами стимулироваться извне, причем всегда и везде присутствуют оба этих фактора, только в разных пропорциях. В какой форме имеет место иностранное влияние, зависит от конкретной обстановки и соотношения сил. Иногда, чтобы подтолкнуть ситуацию, достаточно дать деньги группе недовольных, иногда – уже оружие или даже вводить войска.
Но рассуждать о революциях в подобном ключе у нас не любят. Почему – догадаться нетрудно: возникнет много вопросов не только по поводу событий 1917- 1918, но и 1990- 1991 годов. А также совсем уж современных цветных вариаций на эту тему…
Однако посмотрите, сколько можно предложить трактовок любых исторических событий в зависимости от личностной оценки. С точки зрения национально настроенного латыша, 1918 год – это исторический итог борьбы его народа за национальное самоопределение, а 1940-й – разрушение его страны соседним государством.
Русский националист скажет, что первое – это мятеж сепаратистов, воспользовавшихся смутой и отторгнувших кусок территории империи, а второе – восстановление исторической целостности великорусского государства, хоть и под иным флагом.
Марксист назовет события 1918-го поражением борьбы рабочего класса Латвии за свое социальное освобождение, созданную государственность – реакционно-буржуазной, а события 1940-го – социальной революцией в пользу бедняков.
А циничный аналитик определит все как результат геополитической игры крупных стран и сил (Антанты и Германии, потом Англии, СССР и США): сначала подрыв позиций конкурента и военного противника – царской России, потом создание “санитарного кордона” уже против Советов, потом сдача мелких разменных фигур перед грядущей Второй мировой войной…
Чей патриотизм патриотичнее?
Кто из них прав? Да все правы – каждый по-своему! В том-то и проблема, что “историческая правда” глубоко субъективна, она у каждого своя.
В этом плане можно понять патриота Латвийской Республики, для него лето 40-го – это катастрофа. Но для патриота Российской империи катастрофа – это 1917-й и все, что за ним последовало. А для патриота СССР катастрофа случилась в 1991-м…
Чей патриотизм патриотичнее, чем любовь к империи хуже любви к карликовому государству? Империя – плохая, потому что другие народы подавляет? Ну да, а маленькое государство, паче чаяния окажутся в нем другие народы, их не подавляет, оно всегда гуманно и демократично. Маленькая титульная нация, достигнув самоопределения, с пиететом относится к самоопределению других, особенно еще более малых – вспомните Грузию с ее абхазами и осетинами.
Да и под родными соснами человек, пожелавший вполне корректно и академично обсудить вопрос возможного самоопределения латгальцев, получит не приглашение на научную конференцию, а оперативную разработку его “подрывной деятельности” в службе безопасности…
Ну и как искать хоть какую-то точку опоры в этом месиве “субъективных правд”? Таковая, думается, сегодня должна лежать в несколько иной области. Можно быть сторонником любой идеи и пытаться мирно ее реализовать. Историки и этнографы могут до хрипоты спорить о том, кто первым, балты или славяне, застолбил берега Даугавы-Дины-Двины, а политики и дипломаты рассуждать о значимости Ништадского мира или Рижского договора 1920 года. Но делать это надо таким образом, чтобы не провоцировать, не сталкивать государства и народы и тем более не нарушать права живущих сегодня людей, не унижать их достоинство.
Примеры есть. Ведь тот же межгосударственно-межэтнический “развод” можно проводить так, как чехи со словаками, а можно, как грузины с абхазами.
Из этого примера вытекает еще одно любопытное наблюдение: “патриотический эффект” в последнем случае прямо противоположен желаемому. В случае, если точка зрения сторонников той же единой Чехословакии (такие тоже были и, наверно, будут) когда-нибудь снова станет актуальной, восстановить ее будет куда проще, чем “единую и неделимую” Грузию в советских границах…
Такая аналогия, только в несколько иной плоскости применима и к Латвии: эффект нынешней “интеграции” (фактически – латышизации покорных нелатышей и сегрегации несогласных), будет прямо противоположным как декларируемым, так и скрыто подразумеваемым целям этой политики.