В Латвию возвратилось черное рейдерство 2

Один из них — лиепайский предприниматель Андрис Григис, который вот уже полгода ведет открытую конфронтацию с банком. “Есть нормальные банки, с которыми всегда можно договориться, — говорит Алдис Гобземс. — А есть такие, которые не успокоятся, пока не заберут весь бизнес и имущество, на которое, как правило, уже есть конкретные покупатели”. Это опасная тенденция, считает эксперт, особенно в свете того, что признаки неплатежеспособности сегодня есть у 70% латвийских предприятий, а фактически неплатежеспособно по балансовым показателям около 50% бизнеса.

Банкротство “Лидо”
нельзя исключить
— Почему именно сейчас посыпался крупный бизнес, который пережил самые страшные годы в экономике и, казалось бы, как раз сейчас должен радоваться росту спроса и потребления?

— Ответ простой: крупный бизнес с серьезными проблемами столкнулся позже малого бизнеса, у которого не было запаса прочности и который посыпался тут же, как появились проблемы в экономике. Если малый бизнес еще мог быстро маневрировать — сокращать кадры и убыточные направления, то крупный бизнес, особенно холдинговый, сгубили как раз эти побочные направления. Я думаю, что серьезные проблемы крупного бизнеса только начинаются и в течение следующих двух лет мы еще услышим много известных фамилий, которым придется идти на личные банкротства.

— Возьмем конкретно “Лидо”, которое получило статус правовой защиты от кредиторов (TAP). До сих пор пройти до конца TAP не удавалось ни одному латвийскому предприятию, и те, кто пробовал, утверждают, что сделать это в Латвии невозможно из–за отношения кредиторов. Получится ли TAP у такой крупной сети, как “Лидо”?

— Очень сложный вопрос. Потому что у “Лидо” кроме сети общественного питания есть масса побочных направлений, и мне кажется, что убытки связаны в основном с этим.

Так как вся бухгалтерия компании тесно между собой переплетена, то вариант один: если не будет достигнуто особого компромисса с банком–кредитором, то “Лидо” пойдет на банкротство. Мое субъективное мнение: это может произойти в течение этих двух лет, которые выделены на TAP. Чтобы этого не случилось, нужно делать очень крупную реструктуризацию, чтобы выделить отдельно из всего холдинга именно сеть ресторанов “Лидо” и спасать уже именно ее.

— Не было бы правильней изначально выделять в отдельную структуру общепит “Лидо” как наиболее ценный в плане бренда объект и для него уже инициировать TAP?

— Это было бы правильней всего. Сейчас мы опять говорим о той же самой проблеме, когда предприниматели не предвидели такие варианты развития событий и фактически не думали о диверсификации рисков. В итоге мы видим эффект домино, когда у одного направления начинаются проблемы и они тащат в пропасть все остальное. После “войны” все мы умные, но если мне как юристу нужно было бы дать один умный совет для бизнеса о том, как что следует и не следует делать, то он звучал бы так: никогда не надо давать гарантии или поручительства со стороны того бизнеса, который приносит прибыль. Иначе потеряете все.

— У нас банки требуют не просто гарантий, а личных гарантий от бизнесменов. И фактически это означает ответственность за бизнес–кредиты личным имуществом. Разве можно было избежать этого ультиматума со стороны банков?

— Этого ультиматума невозможно было избежать. Но личные гарантии, по большому счету, ничего, с юридической точки зрения, не значат для кредитора. Очень редко стоимость личного имущества может покрыть все долги бизнеса перед банками. Даже если у предпринимателя есть вилла в Юрмале, которая стоит 300 тысяч латов, ее продажа вряд ли спасет миллионные обязательства предприятия перед банком.

Личное банкротство
— это не рай
— Вернемся к “Лидо”. Если реализуется плохой сценарий и банк заберет компанию, то как он будет действовать? Управлять сам или сразу же искать покупателей?

— Пока есть процедура TAP, то банк не может забрать эту компанию. Он не может продать имущество раньше срока, если продажа имущества не указана в плане TAP. Но вполне может появиться парочка судебных дел между банком и “Лидо”, исход которых может стать роковым для компании. И все–таки главный вопрос, от которого зависит будущее “Лидо”, — сумеют ли они закрыть весь побочный бизнес компании, чтобы вычленить и оставить только общепит. Если да, то “Лидо” будет жить. Если нет, то вместо “Лидо” в Латвии будет другая компания.

— Другая компания или другой владелец?

— Возможны оба варианта.

— Что касается личного банкротства, то сложно представить себе г–на Кирсонса и г–жу Плауде в тех реалиях жизни, которые обеспечит им статус человека–банкрота. Будут ли какие–либо отличия от тех простых людей, которые сейчас находятся в процессе личной неплатежеспособности?

— Многие ошибаются, полагая, что банкротство предусмотрено для бедных людей, оно изначально придумывалось для состоятельных людей.

— Разве? Предыдущий опыт показывает, что для частного банкротства достаточно иметь заработную плату в размере 800 латов ежемесячно. Сейчас хватит и минималки в 180 латов.

— Поясню. Когда в Латвии пошли первые разговоры об этом законе, тогда была мысль о том, что частное банкротство нужно в первую очередь экономически активному человеку, у которого есть свой бизнес или высокая зарплата и у которого в какой–то момент появляются большие долги. Если он не может заплатить эти долги, то тогда возникнет ситуация, что этот бизнесмен больше никогда не сможет нормально работать, зарабатывать и платить налоги в бюджет. То есть для него есть один выход — уезжать из страны. И чтобы этого не произошло, нужен закон о личном банкротстве. Мы смотрели, как подобный закон работает в других странах, выбрали самое лучшее и написали первый закон, который действительно касался только состоятельных людей. Меня совсем не удивляет, что г–н Кирсонс и г–жа Плауде воспользовались возможностью — совершенно очевидно, что у них есть личные гарантии перед банком. И чтобы снять эти гарантии, нет другого выхода, нежели объявлять личную неплатежеспособность.

— Правда то, что подача заявлений о личном банкротстве в последние дни работы старой редакции закона о неплатежеспособности — это возможность оттянуть продажу личного имущества на пять лет?

— Конечно! Это же совершенно легальный способ. Поэтому мне странно слышать, как некоторые говорят о какой–то злонамеренной попытке утаить свое имущество. Позвольте, это у нас закон такой, и люди сами решают, когда им подавать в суд. Но при этом банкротство физического лица — это не рай в шоколаде, там есть масса тяжелых моментов.

— Какие самые тяжелые?

— Самый тяжелый — невозможность свободно действовать: практически все покупки дороже 180 латов нужно согласовывать с администратором. Администратор становится буквально отцом и матерью для человека с неплатежеспособностью. Если Иева Плауде, положим, захочет купить туфли за 200 латов, то она должна вначале получить разрешение администратора. Не думаю, что это очень приятная процедура.

Миллионеры без имущества
— Ну с одним администратором небедный человек всегда может найти компромисс. Не так?

— В любом случае все эти сделки — на виду, поэтому утаивать что–либо себе дороже.

— А как быть с нормой закона о том, что человек–банкрот должен продать все свое имущество дороже 180 латов за исключением вещей, оговоренных в Гражданском кодексе, — стола, стула, кровати и одежды. Сложно представить себе г–жу Плауде, которая живет в съемной квартире и стирает белье в тазике.

— Да, такая норма закона есть, но вы же понимаете, что в реальной жизни все совсем по–другому. Например, если у г–жи Плауде есть бриллианты, то кто может доказать, что это ее драгоценности?

— Вроде бы по новому закону она сама должна доказать, что это не ее драгоценности…

— Доказать такие вещи нетрудно.

— То есть это те самые нормы закона, которые очень легко можно обойти?

— Скорей не обойти, а придумать законные способы, как… как бы правильно выразиться…

— Быть банкротом и при этом жить хорошо?

— Скорее так: жить лучше, чем вы описали в примере со съемной квартирой. Но не жить так хорошо, как жилось до момента неплатежеспособности.

— Когда вы сказали, что нынешние банкротства — это только начало, вы говорили абстрактно либо есть уже реальные кандидаты для следующих банкротств?

— Я знаю о реальных примерах, когда известные люди скорей всего будут подавать на банкротство своей фирмы и на личную неплатежеспособность. Какие–то время назад я и еще два человека, в том числе экс–банкир Ингрида Блума, создали фирму по кризисному менеджменту. Сейчас эта фирма ликвидирована, но я фактически продолжаю заниматься тем же самым — помогать бизнесу решать проблемы, проводить реструктуризацию и прочее.

— Проблемы у бизнеса, который обращается к вам за помощью сегодня и который обращался два года назад, в разных плоскостях?

— Самая большая ошибка бизнеса, который обращается ко мне, — это то, что они слишком поздно начинают думать о решении проблем. Иногдаэто очень затрудняет решение проблемы, и как минимум это будет стоить дороже. Речь не о моем гонораре, а о затратах на решение проблем в целом. Есть еще одна психологическая проблема, которая касается в основном крупного бизнеса: как я, такой большой и известный, буду просить о помощи или объявлять себя банкротом?! Дескать, это так стыдно! Но если мы отбросим в сторону ненужные амбиции, то шаг Кирсонса и Плауде был абсолютно верным.

— Что касается “стыдно”, то именно коммерческие банки всюду твердят, что банкротство — это потеря репутации прежде всего. Мол, потеряете доверие, вам больше никто не даст денег и будете жить “под елкой”…

— Интересно, а кому тогда банки будут давать деньги, если все такие плохие? У нас не такая большая бизнес–среда, чтобы ею разбрасываться.

Кто лучше —
банки или бандиты?
— Как вам кажется, признаки неплатежеспособности есть у какого процента латвийских предприятий?

— Откровенно говоря, у 70% латвийских ООО и АО есть признаки неплатежеспособности, а примерно 50% бизнеса фактически неплатежеспособно. Если мы смотрим по бухгалтерии, тогда ситуация будет выглядеть чуть лучше, но в реальности ситуация ужасная. Поэтому и говорить с банками на равных очень трудно. Не дай бог еще начнешь спорить, тогда банк легко встает в позу и просто из принципа отказывается идти навстречу. Один из примеров — банковский спор с Андрисом Григисом, который зашел слишком далеко, как мне кажется, именно из–за принципов банка. Сейчас банк вопреки всей логике готов получить меньше, но сделать все возможное, чтобы у г–на Григиса вообще ничего не осталось. Я бы не хотел выражаться слишком резко, но получается странная картина: с бандитами часто можно договориться, но с банками иногда невозможно. Получается, что бандиты иногда лучше, чем банки, и это ненормальная ситуация!

— Допускаете ли банкротство для Андриса Григиса?

— Допускаю, конечно. Хотя он тогда пойдет по новой редакции закона, которая гораздо хуже предыдущей. Этот новый закон — один из самых некачественных законов в Латвии. Как его вообще составляли? Что–то взяли из старого закона, а потом сначала один лобби протолкнул в закон выгодные для него вещи, затем еще один лобби внес свои предложения. И это так видно невооруженным глазом! Нормальный закон о неплатежеспособности должен учитывать интересы всех кредиторов. Это, кстати, в виде формулировки есть и в новом законе, но на деле он защищает интересы только банков и направлен исключительно на то, чтобы по максимуму взыскать с должника. Если бы меня попросили поставить оценку тем, кто его писал, получилась бы жирная “двойка”.

— Как вы оцениваете те примеры действий банков, которые связаны с захватом бизнеса?

— Это чистой воды рейдерство. Черное рейдерство, которое вернулось из 90–х годов. Разве это нормальная практика, когда представители банка вместе с командой наемных вооруженных охранников с автоматами врываются в здание отеля “Элефант” и блокируют входы–выходы. Так могут вести себя бандиты, но не банк. Похожая ситуация была у Tapekss, когда банк захватил магазины и склады. Или история Latvijas projektēšanas sabiedrība со зданием на Слокас, когда между собой столкнулись две охранные фирмы, нанятые двумя противоборствующими сторонами. И это становится нормальной практикой — когда происходит силовой захват бизнеса. Я убежден, что государство должно срочно вмешаться. Для начала хотя бы проследить за выдачей лицензий охранным фирмам. Была такая компания TM Security, у которой забрали лицензию. Но это не помешало владельцам этой компании быстренько зарегистрировать другую фирму и дальше ездить по городу на машинах с лого TM Security и легально заниматься теми же самыми вещами. Я не понимаю, почему в государстве спокойно смотрят на то, что такие фирмы спокойно разгуливают по гостинице с автоматами? Это ведь риск для простых людей. Если постоянно применять такую ситуацию, то можно сломать любой бизнес.

Как защититься
от рейдерства
— Но фактически “Элефант” был отобран банком за долги. В чем тут несправедливость, кроме методов?

— Именно в методах, которыми это делается. Все говорит о том, что подобный вооруженный захват — это продуманный шаг. “Элефант” работал как гостиница, сейчас это пустое здание. Когда банк перенимает работающий бизнес, у этого бизнеса есть одна стоимость. Когда гостиница достается в виде пустого объекта недвижимости, то это совсем другая стоимость. Теряют все: и должник, и банк.

— Но кому–то, выходит, это выгодно?

— Выходит, что так. Выгодно тому, кто покупает этот резко подешевевший бизнес у банка. С ним, вероятней всего, уже заключен какой–то предварительный договор о покупке. Я не вижу другой логики, кроме этой очевидной. А о репутации банков, которые проворачивают вот такие дела, я вообще молчу. Я не понимаю, зачем нужно отбирать бизнес — кому это выгодно? Возможно, это выгодно нашим конкурентам из других стран, чтобы у нас тут своего ничего не было.

— Рейдерство внутри бизнеса — это тоже тенденция с нарастанием? Защищают ли латвийские законы от захвата бизнеса недобросовестными партнерами или конкурентами?

— Не защищают. Наши правозащитные организации в этом плане бесполезны — они ничего не могут сделать. Если кто–то захочет украсть бизнес, то чисто теоретически сделать это не так сложно. Если мы с вами вдруг захотим стать владельцами LMT, то сделаем это просто: подделаем пару документов, пойдем в Регистр предприятий, сделаем регистрацию, потом с охраной поедем к ним офис и силой освободим г–на Бинде от его обязанностей. Такое возможно с любым предприятием в Латвии. Поэтому срочно нужны изменения в Коммерческом законе, чтобы не допустить таких сценариев, а также нужна жесткая проверка всех работающих в Латвии охранных фирм.

— Через какое время нас с вами выгонят с LMT и посадят в тюрьму?

— Если у нас будет хотя бы один день, когда мы получим доступ ко всем финансовым документам и счетам компании, то этого будет уже достаточно. Многим мошенникам большего и не надо.

— Что делать фирмам, которые хотят максимально защитить свою компанию от рейдерства конкурентов?

— Такие вещи не происходят за один день. Если у предприятия есть информация о том, что готовится рейдерский захват или хотя бы есть подозрения, то первое, что надо делать, — идти к юристу, который поможет оформить документы, помешающие провернуть рейдерство. После этого надо подумать о физической защите. Иногда это очень и очень важно — физическая охрана нужна для того, чтобы продемонстрировать ответную силу. Таких вещей я не припомню уже лет 15 и думаю, что еще какое–то время такие дела будут происходить.

— В какой момент мы опять перейдем к цивилизованному решению вопросов и с чем этот переход будет связан?

— Когда у бизнесменов больше не будет долгов. Это реально только в двух случаях. Первый — все будет продано другим инвесторам, а наш бизнес отправят “по домам”. Второй — все кредиты будут погашены.

Последний вариант в латвийской экономике невозможен.