Если мы такие умные, то почему такие бедные? Интервью с главой Академии наук Латвии 2

В прошлый четверг на общем собрании Академии наук Латвии Спаритис был переизбран и пошел на свой на второй срок. И BaltNews.lv был первым СМИ, взявшим у него интервью после его переизбрания на высокий пост.

- Господин Спаритис, тему сегодняшнего разговора хотелось бы обозначить такой русской присказкой: «если ты такой умный, то почему не такой богатый»? В латвийской науке, мы знаем, много интересных наработок. И она, наверное, вполне могла бы стать двигателем отечественного ВВП. Что для этого надо делать и что этому мешает?

— Если говорить о потенциале нашей науки, нужно учитывать численность народа. Два миллиона — из которых какое-то количество работоспособных, платящих налоги, создающих предприятия. Неполных четыре тысячи ученых. Наше население и численность ориентированных на науку предпринимателей малы, поэтому мы не способны продвигать большие экономические проекты.

Помните, в 90-х собирались построить завод для сборки БМВ в Калининграде? Потом все-таки построили в Лейпциге, чтобы дать места своим 5-6 тысячам рабочих и инженеров. Представьте, что у Латвии была бы необходимость продвигать такой проект. Где бы мы взяли 5-6 тысяч непьющих, работящих, дисциплинированных, молодых, готовых к новым техническим нововведениям и учебе работников?

- Из Индии завезти.

— Вот. Поэтому мы упираемся в то, что потенциал Латвии недостаточен для поднятия большого производства, которое во всем мире движет наукой, давая ей заказы, которые в виде нового продукта или патента возвращаются обратно на завод и дают ту самую добавленную стоимость.

У Латвии судьба — работать с малым числом работников, используя свою интеллектуальную емкость. И хорошо, что у нас есть хорошие вузы и научно-исследовательские институты, профессора и специалисты нескольких отраслей. Но мы не можем претендовать на всю палитру. И в тех отраслях, где мы можем давать передовую продукцию, там и должны сосредоточить финансовый и интеллектуальный потенциал.

Поэтому моя задача как переизбранного президента Академии наук — искать диалог с нашими политиками, министрами и прочими аппаратчиками, чтобы убедить их, что долгосрочные проекты выгодны.

Я сегодня ехал на работу, по радио передавали, что в нашем РТУ создают конкурентоспособных роботов. Я у этих людей спрашивал — стоят ли за вашими разработками очереди китайцев или японцев?— Пока нет.

- У них наверняка своих хватает.

— И еще эти страны могут направить несколько сот миллионов или миллиарды на исследования. Я учу своих студентов, что если вам пришла в голову гениальная идея, это не значит, что в мире в тот же момент она не пришла в голову еще 10-20 "ньютонам".

- Идея — это всего лишь идея. Кто-то под нее нашел деньги, а гений сидит и хлопает глазами — от этого добавленной стоимости не прибавится. Есть ли в нашем правительстве понимание того, что науке надо давать деньги — потому что потом может вернуться в десять, сто раз больше?

— Я бы сказал, довольно слабое понимание. Поэтому я очень рассчитываю на мою обновленную команду. У меня появились два энергичных вице-президента. Андрис Эрглис — по медицине и Андрей Красников — по строительным материалам, человек, который твердо стоит на земле обеими ногами и имеет опыт коммерциализации своих изобретений. Оба способны и убеждать.

Так случилось, что после нашего вступления в Евросоюз к нам стали поступать горы европейских денег и ими стали заменять латвийский ВВП и бюджет. Все с ног на голову. Посмотрите — наш бюджет образования и науки только на одну пятую состоит из латвийских бюджетных средств. А четыре пятые — это европейские деньги.

- Это как-то влияет на качество исследований? Если бы я был капиталистом, я бы не давал деньги на продукты, которые способны создать конкуренцию моим собственным.

— Вот именно. Но об этом потом. Денежные потоки из еврофондов освобождают государство от необходимости заботиться о своей науке. И как раз министр науки и образования Карлис Шадурскис дал на прошлой неделе интервью газете "Диена", в котором признал, что в 2020 году латвийская наука может погибнуть, потому что европейские деньги кончатся.

Развращают ли европейские деньги латвийскую науку? Можно так сказать. Латвийская наука после обретения независимости и уничтожения производственной инфраструктуры советского времени, чтобы выжить и сохранить ученых, просто пряталась за пазуху университетов. И у нас практически не было ни одного института, который своей интеллектуальной деятельностью мог бы заработать себе деньги на существование и развитие.

А работающие в вузе институты могут отчитываться лишь для галочки, для этого достаточно публикации в мировых научных журналах. Тут не нужно лабораторий. В лаборатории мы съездим в Швецию или Германию. Сделаем эксперимент, напишем статью. А чтобы довести исследование до готового продукта и коммерциализовать его — об это речи даже не идет.

Но какой-то выход найден. За последние 25 лет наши ученые научились входить в состав глобальных консорциумов, больших исследовательских групп ученых из разных стран.

Теперь наука уже не изобретает велосипед. В фармакологии ищется одна-единственная молекула, которая придаст препарату новые качества, в физике — какой-то новый сплав. Который, быть может, на 10% лучше будет противостоять трению или выдержит температуру на 10 градусов большую. И это уже будет прорыв.

Но если в консорциуме с одним-двумя латвийскими учеными состоят ученые из больших стран, с большими деньгами и возможностями, готовыми вкладывать в продукт на основе открытия, то сразу понятно, кто от него выиграет. Кто доведет его до конца и будет им пользоваться себе на благо, на радость экономике своей страны и ее бюджету.

И европейские деньги, конечно, кормят нашего ученого, дают ему возможность не умереть, но экономику страны это никак не греет.

- Назовите, пожалуйста, несколько самых перспективных направлений латвийской науки.

— Фармакология. Сейчас как раз этот скандал с Милдронатом. Он, конечно, раздутый, но он дал возможность по заслугам оценить потенциал латвийских химиков, которые могут синтезировать такие молекулы, за которыми охотятся большие фармацевтические компании.

- Но заработать Латвия могла бы на этом?

— И уже зарабатывает. Это изобретение легло в основу фирмы «Гриндекс», которая работает, платит налоги.

- Но государство могло бы на каких-то условиях давать под перспективные проекты деньги с условием, что они вернутся, но в несколько раз больше?

— Тогда государству надо выделить на эти цели несколько сотен миллионов, миллиард евро. Вот почувствовали, что эту новую вещь надо разрабатывать, что надо за год-два построить технологическую линию для производства, тогда надо строить, готовить работников, начинать производство патентованного продукта.

- Все чаще слышно о препарате «Ригвир», который тоже достался нам в наследство со времен Советской Латвии.

— Я в последнее время имел возможность познакомиться с  занимающимися им людьми поближе, и я им рекомендовал это направление как перспективное. Даже в такой далекой стране как Пакистан, где население — 200 миллионов. Эта наша альтернативная модель лечения рака может и должна расширить свою биографию. Патент латвийский. Международный консорциум. Клиентура уже в 50 странах мира.

Напомню, что этот вирус находит больные клетки и разрушает их изнутри, не затрагивая здоровые, как это происходит при той же химиотерапии.

- И главное, это не оружие, не бомбы, а средство, которое дает людям надежду на избавление от рака. Что может быть лучше такой рекламы для страны? Какие еще направления у нас актуальны, кроме фармацевтики?

— Мы можем похвастаться физикой твердого тела. Наш институт неоднократно был признан лучшим в ЕС. Не могу сказать, что знаком со всеми их разработками. Они плодотворно работают с высокотемпературными сплавами. Ищут различные их пропорции, чтобы эти сплавы могли выполнять задачи сегодняшнего дня.

Трудно сказать, где они могут оказаться востребованными — в космических технологиях, машиностроении. С керамикой и стеклом. Добиваются уникальных качеств — прочность, прозрачность, отражаемость — извините, я очень по-дилетантски рассказываю. А так же с голографическими свойствами физических материалов.

Интересно, что у института есть точки соприкосновения с Даугавпилсским университетом, где ректор — Арвидс Барщевскис — исследователь насекомых. Но там поняли, что жучки — это не только энтомология, но и богатая почва для материаловедения. Как происходит мимикрия, изменения цвета на крыльях насекомого, это же на уровне современных космических технологий. Это нужно изучать, понимать и продавать.

- Как интересно.

— Вы должны съездить в Даугавпилс.

- Да, я уже записал себе, Даугавпилсский университет и Андрей Красников.

— Уже многие материалы, открытые и разработанные Красниковым, запатентованы и продаются на нашем рынке. И это тоже задача Минэкономики — находить такие продукты. Патентовать их и вкладывать в их развитие.

Но надо понимать и то, что на западный рынок с новыми перспективными продуктами пробиться очень сложно. Большие фирмы, которые производят свои материалы, попросту блокируют появление конкурентов и многообещающих новичков. Но для нас сегодня открыты средняя Азия, Кавказ, да и вся Азия. Что значит программа «Восточное партнерство»?— Просто Европа осознала, что надо искать сотрудничество с восточными странами.

- Возвращаясь к Институту физики твердого тела. В советское время была промышленная база. Промышленость давала заказ, институт работал. Несмотря на ее отсутствие, институту все-таки удалось выжить?

— Есть кое-какая современная база. Хороший пример — фирма «Грогласс». Они уже для мирового рынка производят стекла для музейных витрин, для картин. Которые не бликуют, не искажают изображение. Эксплуатируют другие уникальные свойства стекла, в которых у Латвии первенство.

- Что еще перспективно для Латвии?

— Химия древесины. Для Европы — экзотический институт. Латвия находится в климатической зоне, где много леса. И надо было бы не иметь ума, чтобы не использовать это преимущество. Разработки по лесохимии. Вредители леса. Грибки, микроорганизмы. Глобальный мир и перемещение экзотических насекомых и бактерий ставят под угрозу наши старинные церкви, дома, если против этой новой напасти не создать «противоядия».

А вот отличный пример — в институте разработали капсулы из целлюлозы. Мы ведь глотаем таблетки в оболочках из желатина, который откладывается в организме. А целлюлоза — это клетчатка. Рассосется, и для желудка это здоровее. Вроде бы маленькая вещь, но надо ее патентовать. Хотя вряд ли, опять же, медицинский мир желал бы здесь какого-то переворота.

- Это же могли бы быть миллиарды евро.

— Конечно. Но из желатина делать проще, привычнее. Налаженное производство.

- Это отдельная тема — лоббирование интересов глобальных корпораций, и как наша маленькая страна может этому противостоять.

— И тут опять вопрос средств. Европейский патент стоит денег. РТУ регистрирует в год один-два европатента. У нас изобретений, стартапов и образцов гораздо больше, но опять нищета бюджетов. Один патент стоит, грубо говоря, 5-10 тысяч евро, но его ведь каждый год необходимо продлевать. А вузы лучше будут обновлять свои базы данных в мировых научных журналах, что даст им возможность получать зарубежные гранты. Если у ученого нет публикаций, которые рецензированы в журналах, то он значит не способный, значит, денег ему не полагается. Будет сидеть со своим патентом на нищем окладе.

Патент нужен, чтобы защитить нашу интеллектуальную собственность, а государство могло бы торговать патентами, для чего существует патентный рынок. И другие страны могли бы производить продукт, которая Латвия смогла изобрести, но производить не может.

- Может, это и есть та самая «Нокия» — не производить что-то, коптя при этом небо, а изобретать и передавать для производства другим?

— Конечно. Но здесь должна быть синергия. Человек, который занимается научными исследованиями, не должен сам заниматься их продвижением и коммерциализацией. Нужны центры компетенции, коммерциализаторы. Ко мне приходил не так давно посол Израиля. Спрашивает — почему у вас в стране нет частных предпринимателей, которые бы, можно сказать, толкали бы ученых на новые изобретения? Предлагали бы деньги, фонды, связи с банками, большими компаниями. Они бы продвигали вашу науку и хватали бы каждый листок с записями из вашего рабочего стола.

- А почему их нет? Действительно вопрос.

— Не знаю. Потому что министерство экономики, министерство финансов и все правительство понимают, что продать бревна или зерно — это как-то быстрее и понятнее. Хотя оборот есть, а прибыль небольшая. В той же фармакологии прибыль гораздо выше, но для нее и денег первоначально нужно потратить гораздо больше, чем на покупку пил и деревообрабатывающих машин.

- Правительству надо сразу. Тем более, что и живут у нас правительства недолго — год, два, три…

— Еще стоит отметить новый Институт Биофармакологии как часть Института органического синтеза. Которым руководит Майя Дамброва — наш гениальный фармаколог. Ее конек — изучение лечебных свойств животного и растительного мира. Последнюю Нобелевскую премию дали как раз китайцам, которые исследовали свои растения, издавна знакомые в народной медицине.

- Фантастика — латвийские жучки, древесина. Все наше зеленое богатство, которое дано нам бесплатно. А ведь можно использовать его с выгодой. Что насчет звезд над головой?

— Интересно посмотреть, как будет развиваться радио-астрономический центр в Вентспилсе после реставрации радиотелескопа в Ирбене. Он плотно задействован в международном консорциуме с Германией и другими странами. И с этой стороны тоже нужно ждать заказов. Для изучения лесных пожаров, агрокультуры, геодезии, картографии, навигации, археологии. Помните, Латвия заплатила свой взнос за участие в мировом клубе исследователей космического пространства? А это бизнес-течение, которое непременно будет развиваться.

- Соответствует ли качество образования в школах и вузах ожиданиям латвийской науки?

— Наши ожидания — в школах должны повышаться требования к математике, физике, химии, естественным наукам. Несколько школ, в больших городах, прежде всего в Риге, могут это обеспечить. Но судя по недавним исследованиям, в сельских школах годовой балл по математике — 4,3 из 10. Так мы не сделаем наши мозги конкурентоспособными.

Поэтому если народ готов не только танцевать, петь и писать картины, нужно готовить интересные программы, учительские кадры. Только учителя, которые способны собирать передовые достижения и самую новейшую информацию и адаптировать их для учебы, способны заинтересовать и мотивировать ученика делать карьеру в науке.

- Как раз недавно выступал ректор ЛУ и сказал, что гуманитарные знания важнее, так как человек, получивший гуманитарное образование скорее устроится на любую работу — хоть в правительство.

— Но посмотрите 90-е годы, когда распались многие научные институты. Тогда люди из науки пошли в банковский сектор, в политику. В предпринимательство. Потому что их мозг был приспособлен для того, чтобы решать различные задачи.

- О наследии советской науки. Что хорошего досталось от нее современной латвийской, или, может быть, это был балласт?

— Насчет плохого не скажу. А вот то, что было создано и накоплено в то время — это усилия академически образованных людей, которые подходили к решению сложных задач с большой долей идеализма. Благодаря этому и сейчас в Латвии много ученых, которые не просто корпят в своих лабораториях, но и чувствуют свою ответственность за положение дел в стране. Это гораздо большее. Янис Кловиньш, Иварс Калвиньш, Майя Дамброва, Андрис Штернбергс, Андрис Эрглис. Это активные люди, которые лоббируют науку в министерствах, перед президентом, потому что они носят в себе этот идеализм, что с наукой страна может добиться большего.

Но, повторюсь, ученые это понимают, а стоящие у власти и принимающие решения — не всегда. Может быть, потому, что они на бюджете, они зарплату получают каждый месяц и точно в срок. И неплохую.

- Значит, до сих пор нужен тот ученый-идеалист, в шляпе, очках и с зонтиком? Который погружен в свои расчеты и изобретения?

— Нет-нет. Теперь таких нет. Стереотипных — обросших бородой и сидящих день и ночь за микроскопом. Теперешний ученый должен быть в курсе того, что происходит в ученом мире, чтобы своим достижением превзойти остальных. Хоть немножко, хотя бы маленькой капелькой, размером в наночастицу.

- И вы вот говорили о том, как важно, чтобы появились люди, способные продавать латвийских ученых, вернее их идеи. Но где их взять? Может, нужно создавать специальные программы в вузах?

— В том числе. И еще было бы важно поднять профессорские зарплаты, чтобы можно было бы приглашать преподавать к нам специалистов с мировым именем. Немецкий профессор получает 5-7 тысяч, а наш с такой же квалификацией не зарабатывает и одной тысячи. Эта норма была у нас наполовину снижена в кризисное время, и мы еще не вернулись к докризисным зарплатам. Это, конечно, стыдно и не способствует большому усердию.

- Большое спасибо за уделенное Вами время. Хочется пожелать Вам, чтобы во втором сроке вашего президентства в Академии наук две половинки уравнения сошлись. Чтобы латвийская наука была не только умной, но и богатой. А вместе с ней государство и все мы.

— Спасибо.