Несколько лет Латвию сотрясают так называемые транзитные войны. Один из залпов такой войны прогремел в прошлую пятницу в Латвийском пароходстве, где прошло перевыборное собрание. Не допущенные к нему миноритарные акционеры намерены обратиться в правоохранительные органы. С этого и начался разговор с известным предпринимателем Олегом СТЕПАНОВЫМ в эфире
Radio Baltkom 93,9 FM.
Тема программы “Давайте разберемся” звучала так: “Конфликты в транзитной отрасли — это частные разборки конкретных бизнесменов или проблема государственного значения?”
— Олег, в последнее время со страниц прессы не сходит ваше имя. По вниманию к себе вы, наверное, уже затмили Диму Билана, который только что был в Риге с гастролями. Neatkarīgī Rīta Avīze посвятила вам целый сериал. Чем вы объясняете такой интерес к своей персоне?
— Я думаю, в конечном счете все сводится к событиям прошлой пятницы. Хотя началось все гораздо раньше. Это и статьи, и обыски в офисах принадлежащих мне компаний — SSF Logistic и Naftaship. Все это было прелюдией, потому что те, кто организовывал и проводил собрание, почему-то думали, что я могу повлиять на его результаты. Это большое заблуждение, потому что я не являюсь ни акционером пароходства, ни должностным лицом и не собирался влиять на результаты этого собрания. Но, наверное, владельцам контрольного пакета, которыми являются Ventspils nafta плюс какие-то лица, было страшно, что могут появиться еще какие-либо члены совета. Компании, которые имели бы право получить доступ к документам.
— То есть речь идет о миноритарных акционерах, которым принадлежит 28% акций? Именно их не допустили к участию?
— Вообще миноритариям принадлежит 49%, а не 28. Это 10% пенсионного фонда, почти 28% — других частных акционеров и акции работников и пенсионеров.
— Но в данном случае не допустили 28%?
— Не допустили консолидированный пакет в размере 28%.
— Чем же он угрожал тем акционерам, которые провели собрание?
— Я не знаю. Думаю, что существуют какие-то надуманные фобии. Ничем он не мог угрожать, потому что контрольный пакет есть контрольный пакет. Он может формировать правление, совет и все остальное. В том числе и в публичной компании, что и произошло. Но я думаю, что в цивилизованном мире миноритарии имеют право знать, как формируется бюджет компании, куда тратятся деньги, как формируется тарифная политика. Это обычные вещи. Но в Латвии пока еще этого не понимают.
— То есть в данном случае владельцы пакета в 28% этого лишены?
— Не только они лишены, но и пенсионный фонд, и другие миноритарии. Пароходство ни разу не выплачивало дивидендов ни по одной акции — ни одного сантима. Почему? Наверное, этому имеется какое-то объяснение. Безусловно, есть коммерческая тайна, ее нельзя открывать. Но внутри компании все должно быть доступно.
— Как вы прокомментируете новый состав совета?
— Это уже хорошо прокомментировали до меня, и мне незачем это делать. По сути, компания становится семейной. Когда-то меня обвиняли в том, что мои дети там работали. Сегодня появились такие же дети, только других людей.
— Но кроме детей там есть еще и такие известные люди, как, например, бывший премьер-министр Марис Гайлис…
— Ну, он же — великий мореход…
— Или генсекретарь Партии “зеленых” Карлис Болдишевиц…
— Я думаю, те, кто видит состав, сами понимают, что там происходит.
Ось Лембергс—Шкеле
— Накануне этого собрания в двух ваших фирмах произошли обыски. Насколько это было для вас неожиданным?
— Честно говоря, я был немного удивлен. Хотя бояться мне нечего. Потому что компании созданы с нуля, с чистого листа. Почему созданы? Потому что мы с моим партнером разошлись в идеологии бизнеса. То есть он считал, что бизнес нужно направить на то, чтобы получить эксклюзивную власть в стране. А я считаю, что бизнес должен функционировать сам по себе, независимо от того, какая власть. Об этом на днях хорошо сказал бывший президент Гунтис Улманис.
— И все-таки что у вас искала Экономическая полиция?
— Не знаю. Думаю, им нужно было просто создать ажиотаж. По поводу того, что есть такой Степанов, который якобы контролирует пакет в 28%, якобы влияет на политику в Латвии и якобы олигарх. Надо было просто найти этому подтверждение. Думаю, они его придумают. Хотя я непосредственно компаниями не управляю. Там есть правление, директора и так далее. Ну… Наверное, нужно было что-то найти. Наркотики… (Смеется.)
— Надеюсь, вы их не употребляете?
— Пока нет. (Смеется.) И не собираюсь…
— Обиженные акционеры собираются обращаться в правоохранительные органы. Вам что-нибудь об этом известно?
— Да, известно. По большому счету это свинство — когда с собрания удаляют представителя какого-либо акционера. С помощью грубой физической силы. Я думаю, такое возможно только в очень слабо развитых демократиях. Но ведь мы себя таковыми не считаем.
— В пароходстве такое не впервые. В 2005 году была похожая ситуация.
— Я не хочу ассоциировать это с именем конкретного человека. Но подходы примерно одинаковые. Там, где человек не контролирует ситуацию в бизнесе, он любым путем пытается достичь этого результата. При помощи правоохранительных органов, каких-то других силовых действий… В 2005 году это нужно было для того, чтобы выкинуть. Сегодня это нужно для того, чтобы сохранить.
— Как вы думаете, почему молчат власти? Обычно такой разговорчивый министр МВД Марек Сеглиньш не дает никаких комментариев. Неужели Латвийское пароходство — такое маленькое незаметное предприятие?
— Я уже упоминал одно высказывание Гунтиса Улманиса. С удовольствием упомяну еще одно: есть ось Шкеле—Лембергс. Я понимаю, что министр как-то связан с партией, партия связана с ее основателем. И очевидно, в этом надо искать причину.
Латвийское пароходство стало ареной бесконечной борьбы.
— Расскажите, вокруг чего идет сегодня борьба. Многие люди не знают, что представляет из себя Латвийское пароходство, наш доблестный латвийский флот. Вы можете коротко объяснить?
— Да, могу. Когда я был избран в совет пароходства, компания имела примерно такое же количество судов, как сегодня.
— Это сколько?
— 36. Но качественно обновился флот. Если 5 лет назад мы имели больше двух десятков единиц старого флота, то сегодня их осталось 15. Но есть 12 единиц нового, уже построенного флота: 8 — хорватской постройки, 4 — южнокорейской. Это очень существенный шаг. Потому что если бы этого не произошло, флот не мог бы плавать в прибрежных водах ЕС и заходить в порты Евросоюза. Вы ж помните известную историю с “Престижем”, который утонул в Бискайском заливе, и другие аварии однокорпусных судов… И вот сегодня Латвийское пароходство качественно обновилось, хотя и не до конца. Но то, что было сделано после приватизации, это реальный прорыв, иначе можно было компанию просто потерять.
— Наверное, стоило ожидать, что после такого прорыва пароходство станет процветающей компанией?
— Понимаете, перевозки — это вообще-то рискованный бизнес. И это не конечный бизнес — это сервис. Как порты, железные дороги. А в промежутке — агенты, форварды, стивидоры и все остальные… Конечный бизнес — это торговля. Она приносит результаты.
— Но сервис тоже приносит доходы.
— Безусловно! Суда — это тоже отрасль экономики. Но важно другое. Там есть тысяча рабочих мест, где трудятся латвийские моряки, которые приносят доходы в семью и платят налоги. Латвийское пароходство — одно из немногих постсоветских морских пароходств, которое сохранилось. Скажем, крупнейшая судоходная компания мира — Черноморское морское пароходство, от нее осталось только название. А от Балтийского и названия не осталось. Хорошо сохранились Дальневосточное, Мурманское — там, где есть внутренние потребности России в перевозках. А вот что касается экспортных перевозок, перевозок грузов иностранных фрахтователей, то осталось только Латвийское пароходство. Благодаря тому, что там работали квалифицированные руководители и кадры. В том числе и начальники пароходства. Которые не разбазарили флот, а сохранили. Ну а дальше его начали потихонечку разворовывать — каждый пытался сделать что-то полезное для родины и для себя.
— Насколько я знаю, вы три года активно участвовали в руководстве пароходством…
— Я не участвовал в руководстве — я консультировал руководителей. У меня, кстати, два морских образования: я судомеханик по первому образованию и инженер по эксплуатации флота и портов — по второму. Учился в Морском университете, у меня защищены две диссертации по экономике — кандидатская и докторская. То есть я понимаю, о чем идет речь, и имею практические навыки. И будучи членом совета, консультировал, как нужно правильно реформировать компанию.
Я не могу сказать, что сегодня все плохо. Но есть ошибки. То, что пароходство ушло с рынка контейнерных перевозок в период, когда компанией управлял Авотиньш, — это неправильно. Сегодня такой бум контейнерных перевозок на рынке, что мы могли бы на этом процветать.
Пока еще не ушли с рынка перевозок охлажденных или замороженных грузов, но остались только крохи. Три жалких суденышка. Но я считаю, что эту нишу ни в коем случае нельзя оставлять. Еще покойный главный инженер пароходства Валентин Агафонов говорил, что реферный рынок — вечный. Богатые будут требовать мандаринов и клубники, бедные — мяса и масла. Это классическая формула. То есть нужно будет возить сегодня в Россию, а завтра — в Африку продукты питания. А оттуда привозить фрукты и овощи. Так что это вечный бизнес.
Игрок на рынке
— Насколько конкурентоспособно сейчас Латвийское пароходство на мировом рынке?
— На рынке перевозки нефтепродуктов (дизельного топлива, бензина, керосина), химических и жидких грузов, сжиженного газа — очень конкурентоспособно. Но нужно иметь в виду, что главный рынок для Латвийского пароходства — это все-таки бывший Советский Союз. Это продуктовозы, танкеры-продуктовозы, которые и заказаны: большего размера — в Хорватии, меньшего — в Корее. Но надо иметь в виду, что в России сформирована суперсудоходная компания Совкомфлот, которая, в свою очередь, владеет контрольным пакетом акций другой крупнейшей компании — Novoship. И я думаю, что рано или поздно придется договариваться, чтоб не получилось, как с нефтяной трубой. Без ложной скромности скажу вам, что ту программу, которую сделали в 2002 году, — сделали правильно, обоснованно, и она дала колоссальные преимущества сегодня перед другими.
Если бы мы сохранили трубу на Вентспилс, у нас был бы шанс сохранить и перевозки нефти. Нефтяная труба на Вентспилс стоит. Но дизельная работает. И поэтому мы остались на этом рынке.
Нужно искать не только привязку к собственным портам, но и вообще работу на рынке. Поэтому танкеры работают в чартерах у венесуэльской государственной компании, у бразильской, то есть в других странах… Это рынок. И в отличие от всего остального Латвийское пароходство является действительно игроком на международном рынке. То есть это рынок, не привязанный к Латвии. А это престиж нашего государства.
Плохо, когда труба стоит
— Neatkarīgā Rīta Avīze упрекает вас в том, что вы хотели продать трубу россиянам. И таким образом отнять у Латвии ее национальное достояние.
— Сколько можно это обсуждать! Да, было конкретное предложение от группы компаний Северстальтранс о приобретении нефтетранзитного комплекса. Но моего бывшего бизнес-партнера это не устраивало. Он не считал возможным кого-либо пускать в свою епархию. Поэтому что значит “я хотел”? Я хотел для того, чтобы это работало.
— Догадываюсь, что вы имеете в виду Айвара Лембергса…
— Правильно догадываетесь. Странно, что он решил, будто я, грубо говоря, его враг. Это очень странно.
— А может быть, он так не решил?
— Может быть. Но тогда зачем газета, им контролируемая, говорит про меня такие глупости? Я думаю, что он заложник обстоятельств, и тут не о чем говорить. Продать трубу — хорошо или плохо, я не знаю. Но плохо, когда она стоит, когда не работает.
— И что от этого теряет Латвия?
— В советские времена по нефтяной трубе прокачивалось 18 миллионов тонн нефти. В постсоветское время 15. А 15 миллионов тонн нефти — это 150 миллионов долларов.
— Вы считаете, она безнадежно потеряна?
— (Вздыхает.) Этот вопрос относится к геополитике.
— Год назад в интервью Телеграфу вы говорили, что есть заинтересованные люди…
— Тогда еще не было продажи госпакета концерна Ventspils nafta. И тогда City Group с австрийскими бизнесменами интересовались этой тематикой. Они довольно оптимистично смотрели на ситуацию — я имею в виду их отношения с Газпромбанком, с Газпромом, со всеми остальными. Они считали, что это можно поднять. В силу того, что аукцион был организован неквалифицированно, они просто решили, что здесь вообще несерьезный подход к тому, как нужно привлекать инвесторов. То есть Vitol, на мой взгляд, неквалифицированный инвестор. Это просто текущее решение проблемы. Через год они окупят свои инвестиции и, я думаю, уйдут с этого рынка. И на этом все закроется.
— Вы меня извините, но получается, что от взаимоотношений двух людей, Олега Степанова и Айвара Лембергса, зависит состояние целой отрасли. Не слишком ли это дорогая цена?
— Это плохо, когда целая отрасль экономики зависит от того, как общаются между собой индивидуумы. Да, мы были партнерами в LSF Holding с 2002 года, пока там не произошли определенные изменения. А до этого была группа единомышленников в Вентспилсе. Там и президент Ventspils nafta, и президент Ventamonjaks, и генеральные директора. Тогда нужно было работать на идею максимальной привлекательности латвийских портов, железной дороги, экспедиторских компаний… Потом произошли изменения. И вот от Гунтиса Улманиса я услышал то, чего, может быть, сам сказать не мог. У наших элит появилось желание управлять страной эксклюзивно, не делясь ни с кем полномочиями. Я думаю, что это было ошибкой. О чем, кстати, я и мои бизнес-партнеры предупреждали Айвара Лембергса.
— А он вас, между прочим, упрекает в том, что вы неправедно приватизировали Вентспилсский торговый порт.
— Приватизация — это вопрос, который находится в компетенции правительства. И все, что происходило в том числе и в Вентспилсе, происходило в соответствии с законодательными актами или с отдельными решениями правительства. Поэтому все подобные разговоры не имеют под собой никакого серьезного основания. Есть варианты правильной приватизации и неправильной. Скажем, Latvijas Aviolīnijas — неправильная приватизация. Или порт Ринужи. А Вентспилсский торговый порт — это правильная приватизация. По ряду простых причин: грузооборот вырос вдвое, количество работающих сохранилось, налоги платились, за приватизацию деньги заплачены…
С симпатией к Центру согласия
— Не могу не обсудить еще одну тему. Говорят, у вас большие аппетиты в политике, и вы не только финансируете Центр согласия, но еще и раскололи Новое время, чтобы создать новую национально ориентированную партию Сандры Калниете и Гирта Кристовскиса… Что скажете?
— Я могу сказать только одно. У меня есть, скажем так, симпатии к Центру согласия или к Партии народного согласия как таковой. Потому что мне бы хотелось, чтобы в обществе было согласие. И я этого не стесняюсь, потому что глупо стесняться того, что ты на самом деле думаешь и чувствуешь. Ко всему остальному я не имею никакого отношения… Помните, как говорил Геббельс: пуля убивает одного, штык — двоих, а хорошо законспирированная ложь убивает миллионы. Я дорожу своим именем, своим положением, своей семьей. И мне не нужно искать каких-то приключений на этот счет. Я хотел бы продолжать трудиться и в меру своих сил и возможностей развивать ту часть экономики, в которой что-то понимаю.
— Олег, скажите, если бы можно было что-то изменить в своей жизни, что бы вы изменили?
— Думаю, что немногое. В принципе, все было правильно. А отдельные элементы… Конечно, можно было где-нибудь какие-то острые углы обойти… Ну, век живи — век учись.
http://www.novonews.lv/news/2008/02/20/lat_gazety/033450.html