Валдис Затлерс: «Мы еще попросим русских учиться в русских школах» 12

— Господин Затлерс, политика оторвала Вас от большой медицины — не скучаете по профессии?

— Медицина это образ жизни, который оставить невозможно. Хирургией я не занимаюсь, но консультирую постоянно тех, кто обращается. Профессиональные навыки это последнее, что теряет человек.

— Вы когда шли в президенты, о людях знали много, и все-таки что-то новое Вам в них открылось?

— В политике совершенно другой способ общения. Разговор врача и пациента очень личный, интимный, его нужно всю жизнь хранить в секрете. Президент наоборот разговаривает одновременно с сотнями и даже тысячами сограждан — громко и открыто.

В такой ситуации невозможно услышать каждого конкретного человека и помочь ему — а я к этому привык стремиться. Но в том и заключается цель государства, — в создании общей территории, максимально дружественной для всех.

— Что Вам пришлось менять в себе на президентском посту?

— Это обозначилось сразу: жить с привычными принципами морали в политике невозможно.Там все подчинено борьбе за власть. Но легко можно, например, не врать.

Это, между прочим, просто. Иначе ведь каждая ложь порождает последующую, вынуждает тебя врать снова и снова и держит в страхе, что вот-вот все раскроется.

Не можешь сказать правду —  промолчи. Или найди слова объясниться с людьми так, чтобы тебя поняли.

Это не хитрость — это умение ладить с людьми, кстати, во многом приобретенное в медицине. Для врача ведь первейшее умение разговаривать с любым пациентом так, чтобы тот его понял. Не пациент должен приспосабливаться к врачу, а врач к пациенту.

То же в политике: нередко лидеры, способные видеть будущее, остаются непонятыми окружающими, потому что не могут объяснить на понятном языке свое видение.

— В своей автобиографической книге «Вот кто я» вы рассказали много человеческих подробностей о жизни главы государства. Есть ли какая-то субординация на всемирных встречах президентов?

— Охрана остается далеко. Когда заканчивается официальная часть, можешь подойти к любому лидеру. И те, кто владеет иностранными языками и имеют способность легко общаться с незнакомыми людьми, эту возможность используют, конечно.

Тем более, что в той среде ценятся храбрость и решительность. А раз ты подходишь к другим, значит, ты уверен в себе и тебе есть, что сказать.

Стесняются, в основном, те, кто не знает языков. Такие просто здороваются с другими, фотографируются.

Мне всегда хотелось разговора, тем более, при неформальном общении формируется взаимопонимание, и  можно обсудить любой вопрос. Просто так «о музыке» там вообще не говорят.

— Президентская должность как-то изменила Ваше отношение к русским жителям Латвии?

— Нет! Разве что теперь я стараюсь громче говорить о том, что нам не нужно зацикливаться на тех темах, по которым мы не можем найти общего языка. Нужно понимать, что в чем-то мы всегда будем разными, но живем в одной стране по одним законам, и это наше счастье, а не беда.

— Не считаете ошибкой, что тогда перестали говорить по-русски на публике?

— Любимый вопрос русского журналиста! Это чисто символический жест: первое лицо государства должно говорить исключительно на государственном языке. Ведь наша страна построена на том, что у нас один государственный язык. И мы постоянно убеждаемся в том, что это правильно. Мы же все от этого становимся лучше, а не хуже.

— Не думаете, что качество Вашего общения с русскими могло бы быть другим?

— Оно и было качественным. Мне очень нравились интервью, которые проходили на двух языках: журналист задавал вопросы по-русски, а я отвечал по-латышски. Это было легко и очень приятно, потому что мы оба знали два языка.

И наоборот, ничего не вышло, когда эстонский журналист задавал вопросы по-русски, а я отвечал по-латышски. Три раза пробовали — одни муки! Он так хотел, а я не мог, потому что он не понимал, о чем я говорю.

Мы в Латвии спустя 25 лет многое поняли. И главное, что обидеть друг друга легко, а чтоб не обидеть — этому надо учиться всю жизнь.

— Что, по-вашему, Латвия делает не так в отношении своих русских?

— Не надо было Латвии самой создавать неграждан — родившимся здесь детям давно пора давать гражданство автоматически. Ведь неграждане это наследство СССР.

Получается, осуждая оккупацию, мы сами продолжаем практиковать ее же способы поведения. Хотя межэтнический фон, несмотря на события в Украине, у нас нормальный.

— Результаты последних выборов в госдуму РФ вас не насторожили — латвийские граждане России массово поддержали Путина?

— Они российские граждане, это их дело, кого им выбирать там, в России. А в их позиции для меня нет ничего удивительного,  они свои впечатления о России строят на российском телевидении. Я сам его смотрю. Главное, что здесь они живут по нашим законам и не вредят Латвии.

Что меня по-настоящему беспокоит: 20 процентов новорожденных детей неграждан регистрируются родителями негражданами, хотя для выбора гражданства им всего-то нужно поставить крестик. Почему их выбор именно такой?

— Как, по-вашему, сегодня складываются отношения русских с Латвией?

— Нормально, нам нужно быть всего лишь терпимее друг к другу. Потому, например, я за то, чтобы сделать православное Рождество праздничным днем.

Специально изучал законодательство 20-х годов и нашел, что там было очень много религиозных праздников — разных конфессий. И в бытность свою депутатом предложил учредить один религиозный выходной в году. По выбору каждой конфессии — праздничный день, оплачиваемый.

Самое интересное, что Центр согласия его не поддержал. Они назвали это суррогатом. Жаль, это был бы шаг вперед, он бы сплотил общество. Каждый мог бы отмечать свой праздник — католики, православные, иудеи, баптисты…

— Но Рождество 24 декабря все равно оставалось бы праздником «одно на всех»?

— Да, но это во всей Европе государственный праздник. Ничего хорошего не выйдет, если мы выделим православных, а остальных забудем. Мировая практика показывает, что невозможно добиться хорошего результата, используя религию в политических целях. Одна беда от этого.

Возвращаясь к отношениям русских и государства, — разговоры о закрытии школ меньшинств я считаю глупыми. Это наоборот наша ценность. Мы ведь достигли всех целей: школьники, учась на родном языке, хорошо выучивают латышский язык, они уже стали конкурентоспособными. 

Я уверен, настанет день, когда государство будет дотировать школы меньшинств и стимулировать родителей, чтоб именно туда они отдавали учиться своих детей. Потому что многообразие культур это ценность Латвии. 

-Вы в своей книге писали, что был исторический шанс в бытность Вашу руководителем Партии реформ, взять «Согласие» в правительство, и вы были близки к этому. Что думаете об этом сейчас — зря не объединились?

— Это был исторический шанс. Не использовали, потому что испугались. Наша Партия реформ 9 часов дискутировала и решила публично заявить о готовности на коалицию с Согласием. Но этому помешала нерешительность «Единства».

— Но чисто арифметически вы могли создать коалицию с «Согласием» и без «Единства».

— Чисто арифметически большинства  у нас не получалось. Выходило 52 голоса в общей сложности, но двое наших депутатов при такой коалиции автоматически вышли бы из партии, потому что по личным причинам не могли сотрудничать с партией, в которой состояли Жданок и Рубикс.

— И кто это?

— Не могу назвать фамилии, эти люди в 91-м были в списках на уничтожение. Это очень личное, но с ним надо считаться, когда идешь на какой-то политический союз. Потому что при выборе между личным и партией они выберут личное.

— Могли бы хоть рискнуть — Латвия б пошла совсем по-другому пути.

— Меня часто об этом спрашивают — не ошибся ли? Я не ошибся. Я ясно понимал последствие своего решения — и положительные, и отрицательные.

Да, была возможность сделать что-то иначе. Можно было расшатать прежнюю систему, и сейчас был бы совсем другой расклад в политике, но —  мы упустили шанс, и все.

— Ваша Партия реформ тоже ушла с политического горизонта и даже роспуск сейма не помог обновить элиту.

— Но реформы, которые мы затевали, проводятся. Хотя мне жалко усилий того же Килиса — доведи он дело до конца, сегодняшних студенческих протестов не было бы. Все бы в вузах учились бесплатно, а кредиты начинали б отдавать уже потом, после окончания учебы.

Но одно дело иметь видение и другое — воплощать его в жизнь. Уж очень жестким было противостояние, и он сгорел.

Роспуск сейма — он многое изменил. Он показал депутатам, что это может быть, что гражданское общество развивается. Единственное, политической конкуренции у нас нет, а это ведет к стагнации. В том числе, и к стагнации оппозиции. 

— Такое, выходит, «разнообразие культур» — в правительстве ни одного русского.

— Это вопрос не межэтнического расслоения, а политической борьбы.

Меня удивляет, когда говорят говорят о неудачах интеграции — приведите хоть один пример! Мы живем по одним законам, платим одни налоги, болеем одними и теми же болезнями…

— Нас время от времени сотрясают скандалы медицинско-филологического направления. Недавно очередной врач отказался говорить с русским ребенком по-русски. Вы писали в своей книге, что врач должен уметь общаться с пациентом на понятном языке — почему это не норма у нас?

— Не надо на такие случаи обращать внимания. Нет у нас такой проблемы между врачами и пациентами, чтоб врач отказался говорить с пациентом на понятном ему языке. Я в это не верю. Возможно, это отдельные недоразумения, возможно, скандал спровоцирован специально с целью очернить врача.

-Тогда почему медики в разгар скандала не высказывают громко свое мнение?

— Потому что нет у нас таких проблем и не надо их раздувать. Врачи это самая интегрированная часть общества. Я таким фактам не верю.

Каждый 10-й мой больной был мною недоволен и мог при желании обвинить в чем угодно. Даже говорить об этом не хочу, чтоб не разжигать эмоции, которые не имеют под собой реальной основы, но очень болезненно задевают за живое.

Когда меня один раз фашистом обозвали, я обиделся, второй — я понял, что не надо обращать на это внимания. Надо жить на положительной ноте.

— О реформе здравоохранения что думаете — как врач?

— Мы уже подошли к тому, что медицина у нас уже некачественная. Социальное расслоение определяет доступ или недоступность медицины, и эта несправедливость будет только нарастать при нашем бездействии. А 40% медицины уже в частных руках. Это плохо.

Не в деньгах тут проблемы — надо бороться с лоббистами и готовить врачей, планировать их грамотно. У нас есть специальности, где врачи уже пенсионного возраста, а смены им нет. Мы дошли до того, что аппаратура есть, но она простаивает — некому ею пользоваться.

— И вот за кого голосовать, если столько лет ничего не меняется?

— У меня самого были бы проблемы с выбором, если б завтра выбирать. Но участвовать надо все равно, иначе другие выберут за нас.

— Напоследок еще о ваших президентских впечатлениях. Вы тогда еще общались с Путиным — насколько теперь он изменился?

— Он совсем не изменился. И, я думаю, он не будет меняться. Еще в пору его работы в Петербурге у него в кабинете висел портрет Петра 1, так что, возрождение империи это его философия. 

Единственное, он был антикоммунистом, но создает систему псевдо коммунистическую, основанную на милитаризации. Значит, между экономической выгодой и военной он выберет военную, а это не пойдет на пользу России. 

Только в советское время проповедовались идеи мира, а теперь все за войну. И все ближе россиян подводят к мысли о том, что ядерные взрывы это нормально.

Я смотрю российское телевидение, это лучший источник информации о перспективах России. Там видно, насколько профессионально общество готовят к исполнению любых решений власти.

— Этой весной вы ездили в Москву — какие впечатления?

— Что меня поразило: разговор шел не о том, как перестраивать экономику, чтоб она лучше работала. Нет — о том, как бы поскорее поднять цену на нефть. Огромная страна сидит на нефтяной игле — ну какое там может быть развитие!

В человеческом плане впечатления интересные, тем более, что сразу после Москвы я поехал в Киев и мог сравнить — большая разница.

В России молчащее общество. Все молчат: одни приспосабливаются, другим все равно, а третьи делают деньги на этом. Общественный подъем заметен только в военной области.

И совсем другое в Украине. При всей разности регионов, их историй и традиций чувствуется всеобщее сплочение. Все громко высказываются, обсуждают процесс, критикуют друг друга, иногда дерутся, но строят общую жизнь.

— К чему готовиться Латвии в атмосфере глобального противостояния?

— Самое опасное это бояться. Надо просто делать свое дело. Российско-украинская война, конечно, многое изменила. Мы поняли, что война это реальная реальность.

Не мы ее начали, но сейчас предпринимаем самые обычные действия, необходимые для обороны. В отношении НАТО начинаем вести себя как приличные люди — вместо обещанных 2% ВВП выделяем хотя бы чуть-чуть больше — 1.7%.

— Возвращаться в политику не думаете?

— Политика это как река, в которую можно войти только один раз. Я свой ресурс растратил, доверие растратил. Там долго сидят те, кто ничего не делает, а кто сделал свое дело — ушел,  и ушел навсегда.