Я даже и не знаю, как приняли мое выступление — ведь я публику-то и не видел. Эта стена света на сцене театра лишила меня возможности наблюдать за ее реакцией. Говорите, люди были довольны? Что ж, я очень рад.
Я был актером Большого драматического, играл Чацкого в “Горе от ума” — знаменитый товстоноговский спектакль. Он дал мне хорошее понимание стихов на сцене. Тогда мы старались проговаривать стихи, как прозу. И я понял, что они “сопротивляются”.
Стихи стремятся жить собственной жизнью.
Самое замечательное в “Евгении Онегине” — именно слова, сами по себе, безо всяких музыкальных красивостей. Помню, куда-то ехал, а по радио в машине передавали оперу “Евгений Онегин”. Вдруг осознал: с музыкой эти слова звучат совсем по-другому, несравненно менее интересно.
Дело было зимою… Я шел и вдруг задумался: “Что-то я Пушкина как-то и не знаю… Вот Грибоедова узнал, а Пушкина — нет…” И поехал в Михайловское. Один, в сильнейший мороз. И в эти несколько морозных дней произошло мое знакомство с Семеном Степановичем Гейченко, директором пушкинского музейного комплекса. Разговоры с этим человеком, простым и глубоким одновременно, приоткрыли мне настоящего Пушкина.
Если взять маловостребованные нынче, но по-прежнему издающиеся журналы вроде “Континента”, “Знамени”, “Октября”, “Звезды” — в любом номере можно найти новые имена интересных авторов.
Один из главных людских грехов и тупиков — отсутствие иронии по отношению к самому себе.
Первая роль, которую я сыграл в жизни, был Добчинский в “Ревизоре”, поставленном в скромном драмкружке ленинградского педучилища, которым руководила Евгения Ильинична Тищенко. Это 1949-й год, мне было 14 . Потом я играл Хлестакова, слугу Хлестакова в спектакле Товстоногова в БДТ. А потом я видеaл много разных “Ревизоров”, в которых режиссеры искали новые формы, переводя пьесу в другие времена и пространства.
“Я совсем не хочу мрачнеть — я клоун по природе. А то, что меня Товстоногов утянул в другие жанры — ну что ж, я стал в какой-то мере другим артистом”
Юмор — основа всего, чем я как актер занимаюсь. И что я люблю как зритель.
Поначалу “Золотой теленок” был принят критикой даже не то что кисло, а, я бы сказал, маринованно. И только постепенно, к нашему общему счастью, фильм стал народным.
Я сам себя пропагандистом поэзии и хорошего вкуса не считаю. Все, что я делаю — пытаюсь забрасывать со сцены “крючок”: может, кто-нибудь и поймается…
У вас здесь другой ритм жизни, нежели в России. Я очень много выступал в Прибалтике, общался со здешним народом и хорошо это знаю. Но, понимаете ли, я глубоко убежден: отличаться — это лучше, чем быть похожим!
Есть один феноменальный русский человек, знающий 103 языка. Он что же, растерял свои корни?! Напротив, он может почувствовать себя властелином мира. Кстати, он сам считает, что знает удовлетворительно лишь 37 языков — потому что только на них он может сочинять стихи.
Мы должны тянуться к этому волшебному многообразию человеческих языков, культур и смыслов.
Я актер, я всю жизнь играю. Но сейчас нашу профессию фактически перехватили другие люди. Те, кто чаще появляется на экранах — политики, новые властители дум и капиталов. Они все тоже с удовольствием играют: переодеваются, меняются ролями.
У меня были довольно напряженные годы — этот и прошлый. На это время пришлись несколько книг, которые я, наконец-то, закончил и издал. Это был спектакль, очень важный, “Предбанник”. Кстати, с “Предбанником” я уже успел побывать в Латвии, Эстонии и Литве. Еще был фильм по Эжену Ионеско под названием “Лысая певица”. Были съемки двух других фильмов: одного — о Бродском, а другого — по тургеневским “Отцам и детям”. Все это было связано со страшным напряжением. Ну а в последнее время я снова много играю — гастроль идет за гастролью.
Предстоит еще оглядеться и понять: много ли сил у меня осталось?
Мой главный творческий инструмент сегодня — это абсурд. Театр абсурда, драматургия абсурда. Я сделал уже два спектакля по произведениям драматурга Игоря Вацетиса, в которых это абсурдистское начало просматривается очень заметно. И если будут силы, то может быть, в следующем сезоне я сделаю новый спектакль — “Вечер абсурда №3”.
Надо ценить природную красоту. Человек привык к городу, мир для него заключается в немногих вещах — дом, машина, зарплата. Даже обыкновенные деревья в эту картину мира уже не вписываются.
Этой убогой картине нужно противопоставить совершенно иное понимание окружающего. Чтобы в один прекрасный момент у человека глаза открылись и он воскликнул бы: “А деревья-то как хороши!” Причем, хороши сами по себе, безо всяких окружающих домов, на постройку которых их вырубают.
Вот так, по-моему, должен существовать и русский язык — как внезапное открытие окружающей природы.