С Рижским русским театром Маэстро живет в полной гармонии.
“Независимый человек в независимой стране” — так звучала тема программы “Давайте разберемся” на Radio Baltkom 93,9 FM, вышедшая в эфир в минувший праздник. Герой программы — Маэстро Раймонд ПАУЛС поведал слушателям, от каких зависимостей он не может избавиться и почему.
— Раймонд Волдемарович, вы прожили богатую жизнь, вершили судьбы многих людей, достигли вершин славы, уж вы-то можете назвать себя независимым человеком?
— В каком-то смысле — да. Наверное, в материальном. Ну и в творческом. Я не завишу от заказов, концертов, гастролей и так далее. Но с другой стороны, я живу в этой стране. И зависим от тех проблем, которые здесь есть. И если я гражданин этой страны, а где-то и патриот, тогда я участвую во всем, что здесь творится.
— Вы часто концертируете, сами выходите на сцену. То есть не можете без зала, без зрителей? Что это для вас — наркотик?
— Да, вы правильно сказали. Это наркотик. Тот, кто хоть раз побывал на сцене, он уже больной человек. В хорошем смысле больной.
— Когда слышишь ваши рассказы о том, как рождается музыка, кажется, как все просто. Вот вы порылись в студенческих нотных тетрадях — и появилась обработка фуг Баха… Посмотрели фильм о Бабеле — и родился “Рыжий король”… А на самом деле? Ангел когда прилетает?
— Я не могу на это ответить. Мне кажется, вот я иду по улице — и вдруг мне что-то просто пришло в голову… Или я сижу во время спектакля, играю — и уже думаю о каких-то других вариантах. Вот скоро будет новый вариант мюзикла “Сестра Керри” в Национальном театре… 24 февраля в холле Arēna Rīga у меня пройдет вечер с хорами — нечто похожее на Праздник песни. Да еще и в Москву надо съездить с этим Бахом — на Дни культуры…
Скрипки вместо баянов
— Конкурс “Новая волна” — ваше детище. Но вы каждый год грозитесь уйти. Что вас раздражает?
— Я каждый раз говорю, что нужно что-то менять. Мы сели на один формат и с него не можем сойти. Я считаю, что больше внимания надо уделять молодым исполнителям. Так нет же, мы их в завершении конкурса даже не показываем.
— Но тем не менее вы с “волной” не расстаетесь?
— А что мне делать? В принципе, я здесь представляю Латвию. Но я же не участвую в телевизионном бизнесе. А телеканалы между собой конфликтуют. У них там свои дела… Аудитория у них — громаднейшая, это же не Латвия. И это очень большие деньги. Но у меня сложились нормальные отношения с Игорем Крутым, а он говорит — если я уйду, то он закрывает эту лавочку.
— У публики каждый год возникает один и тот же вопрос: неужели вся эта артистическая братия работает под фонограмму?
— Ну что поделаешь?.. Лужков, говорят, запретил в Москве (смеется)… Я все это оправдываю, только исходя из работы телевидения. Представьте, если бы нужно было всю аппаратуру для каждого музыканта ставить по-новому… Это было бы очень тяжело. Потому фонограмма оправданна — когда идет съемка для телевидения. Но в концертах — ни в коем случае! А у нас часто это делается…
— Ну хорошо, певцы, допустим, умеют открывать рот. А музыканты? Оркестр ведь сидит на сцене, играет на скрипках… И тоже без звука?
— Однажды я играл в Москве с большим военным оркестром. Во Дворце съездов. И вот пустили фонограмму — а на ней звучат скрипки, хотя в этом военном оркестре было только восемь баянов. Ну, мы все посмеялись, конечно.
— Кстати, вы на “волне” тоже играли на аккордеоне. И тоже делали вид, что нажимаете на клавиши?
— Ну конечно! Я, когда таким образом “играю” на рояле, часто не знаю, что я там записал. И тогда прошу просто руки не показывать. Хотя это абсолютно неправильно — выступать под фонограмму.
Меломаны из политбюро
— Недавно в “Телеграфе” печатали документальную повесть о Ростроповиче и Вишневской. И Вишневская вспоминала, как ей приходилось петь на закрытых приемах для советской элиты. А вам приходилось играть на званых ужинах для номенклатуры?
— О да! А вы знаете, для кого я играл? Вот так близко, как вы сейчас сидите, рядом со мной сидел Андропов. Это было во Дворце съездов. Выбрали нас — человек шесть-семь музыкантов. Кроме нас там был еще Хазанов, который шепнул мне, что у него так дрожат руки, что он не знает, как сможет выступать. Но нам пообещали, что если мы хорошо выступим, нам дадут звание народного артиста (смеется).
— Ну и что? Дали?
— Нет, в то время не дали. Но потом дали. А тогда мы выступали перед политбюро. Они были единственные, кто нас слушал. Остальные ели и шумели.
— Это было во время застолья?
— Да-да. Я там быстро что-то сыграл… Хазанов не знал, как ему шутить — выпустят потом его отсюда или не выпустят. (Смеется.) Я участвовал в концертах, когда еще Брежнев был у власти. Мы регулярно выступали на всех праздничных концертах. А самым главным и почетным для артистов был концерт ко Дню милиции. Вот это считалось самым важным, если ты туда попал. За месяц до выступления нас всех пригоняли в Москву. Из Латвии было 150 человек, а с Украины — 500. И так — с каждой республики… Представляете, сколько это стоило? И целый месяц мы ничего не делали.
— Как ничего? Наверное, репетировали?
— Куда там! Может быть, один раз… Просто жили в Москве и пьянствовали. Веселились.
— А за это можно было получить звание?
— Ну, мы все жили в надежде. Кого-то заметят — квартиру дадут, кому-то машину можно будет без очереди купить… Вот так это все строилось.
— А с Путиным вы знакомы?
— Нет. Я его только случайно видел. Еще при жизни Собчака у нас был концерт с Лаймой Вайкуле в Санкт-Петербурге. Так вот, он работал тогда у Собчака в мэрии и был среди зрителей.
Что может интеллигенция
— Понятно, что вы зависимы от публики, от своего таланта, в какой-то степени от рынка… Но зачем гению, музыкальному таланту идти сегодня в политику? И быть еще более зависимым?
— Политика для меня — не карьера… Это началось в конце 80-х, когда Петерс был организатором Народного фронта. Считаю, что мы правильно сделали, как это свойственно интеллигенции, которая сегодня тоже выходит на Домскую площадь… Одно время покричат, а потом, когда надо будет реально что-то делать, тогда ничего от этого не останется. Так же было и в то время. Мы выходили в Межапарк, помню, я даже там играл… А потом как-то все… Про Петерса вы много сейчас слышите? По-моему, нет.
Ну что мы, эти несколько человек, которые как будто представляют интеллигенцию, можем сделать в Сейме? Мы просто когда распределяем какие-то финансы, можем поддержать кого-то. Когда речь идет о каком-то театре, о музее, постараться, чтобы у людей была побольше зарплата…
— Но голосовать приходится не только за это?
— Да, приходится голосовать. Но нечасто. Но все-таки это не для меня.
— То есть вы испытываете дискомфорт?
— Да, конечно. И особенно в последнее время. Я вообще очень негативно настроен по отношению к тому, что там делается сейчас. Поэтому я уже одной ногой за дверью…
— А ведь у вас существует партийная дисциплина. И вы как член партии должны ей подчиняться…
— Правильно, вот это я и делаю. Иногда мне приходится голосовать за такие дела, от которых я хотел бы воздержаться. И я стараюсь избегать таких моментов. Но все равно всех нас, сидящих там, называют сотней мошенников, жуликов, воров. Хотя сами нас выбрали. Я это очень болезненно воспринимаю.
— Скажите, как вы относитесь к таким скандальным проектам, как “Замок света” или концертный зал?
— Если деньги есть, почему не строить? Ведь нормального концертного зала в Риге нет. У меня, кстати, был другой проект… Я давно говорил, почему бы не взяться за Дом Конгрессов и не перестроить его? Идеальное место! За небольшие деньги из него можно сделать шикарнейший зал! Но меня не услышали…
— А строительство “Замка света” только увеличит инфляцию…
— В том-то и дело! Но если я скажу, что я против библиотеки, тогда меня вообще сожрут. Сейчас нам преподносят это совсем по-другому: если ты против библиотеки, значит, ты против культуры. Я не против библиотеки, но мы опоздали. Я-то прекрасно помню, как в 80-е годы был уже готовый проект. Вот эстонцы — успели. И уже построили. А мы — нет, нам надо что-то великое…
Бобровая шкура и стипендиаты Лембергса
— Хочу вам задать один неприятный вопрос. Я знаю, что вы были приглашены в прокуратуру по поводу пресловутых “стипендиатов Лембергса”. О чем там с вами разговаривали?
— Меня спрашивали, как была организована Новая партия. Потому что в свое время, если вы помните, Шлесерс подписал бумагу о сотрудничестве с вентспилсскими предпринимателями по созданию этой партии. И я ответил, что про финансы вообще ничего не знал. Я же в этой партии был только символом. Хоть и считался ее лидером. Вы понимаете, я и этот так называемый “список Лембергса” видел только одним глазом. Я не знаю, будут ли разбираться в этих “стипендиатах”… Вы помните ситуацию со Щербатых? Когда его спросили, получал ли он деньги, он ответил “да”. “И сколько?” — “Столько и столько”. — “А почему?” — “А жрать мне надо! Мне надо тренироваться, а мне никто не дает ни помещений, ни денег”. Он же должен физическую форму поддерживать, а это страшный труд.
— Понятно, на спорт у нас денег до сих пор не дают. Но вы же зарабатываете по-другому, на концертной деятельности?
— Конечно!
— И вам, наверное, не имело смысла…
— Но почему мы тогда не трогаем телевидение или радио, которые Лембергс все время подкармливал? Все эти передачи Евровидения, вентспилсские программы — это же деньги Вентспилса. А меня спросили, каким партиям он давал. Откуда я знаю?
— А про бобровую шкуру, которую вам Лембергс подарил, тоже спрашивали?
— Да. Но если на сцене тебе преподносят подарок, как от него отказаться? Сказать, мол, уходи ты со всеми своими шкурами? А у меня тогда был юбилей, мне исполнилось 70 лет. Это был юбилейный концерт в Вентспилсе. Лембергс вышел на сцену и подарил мне эту бобровую шкуру. Но зато я подарил ему портрет певца Ояра Гринбергса — об этом еще никто не знает.
— Наверное, его теперь спросят…
— В том-то и дело!
— И что, вам теперь за эту шкуру надо налоги заплатить или сдать ее?
— Не знаю. По-моему, она никому, кроме моли, не нужна… Иногда все это просто смешно становится.
— Скажите, а сколько денег вам нужно для счастья?
— Вообще те люди, которые говорят, что деньги им не нужны, по-моему, врут. В моей профессии — композитора, музыканта — деньги дают самое главное. Вот эту независимость, о которой мы здесь говорили. Независимость в творческой работе. Я знаю, что почти все мировые музыкальные гении — Моцарт, Гайдн и другие — писали по заказу, работали капельмейстерами у богатых аристократов. И сегодня происходит примерно то же самое. Будет заказ — живешь. Не будет — нет. А если ты сам можешь решать такие проблемы, тогда это идеально. И я в какой-то мере могу себе это позволить.
“Телеграф”
http://www.novonews.lv/news/2007/11/22/lat_gazety/029223.html